Психика электората, отрешенного от библейской формулы - «в поте лица будешь добывать хлеб свой», - впустила во всеобщую жизнь праздность и профанность. Это особенно наглядно проступило в череде прочувствованных встреч президента Медведева с деятелями культуры, где в сонме престарелых звезд эстрады и нестандартных мастеров пера явное предпочтение было отдано «амбивалентным субстанциям». Таким, как эпохальный флюгер Евтушенко, Прима-Алла, храмовый педераст Моисеев, церебральный эстетик Виктор Ерофеев, чьи эманации прямиком уходят в стихию потребления, в разнузданное эпикурейство, сексуальную ненасытность и зловещий культ пира во время чумы.
Сегодня проза - все, что не стихи. А стихи - все, что в рифму или ритмическую строчку. Литература в этой связи - все, что написано. Включая Чубайса, Жириновского и Лужкова, выпустившего ко дню своего отрешения 37 книг. Кстати, «автор текстов» Лужков - единственный, кто на многочисленные инаугурации последнего десятилетия приглашал литературных критиков и теоретиков. Больше того, Павла Горелова, интенсифицированного неометодологией, сделал ведущим в телепередаче «Лицом к городу». И не без посредства его теоретико-гипотетических максим космизировал новобуржуазную деловитость и навел на нее надлежащий глянец.
У литературного критика и теоретика в интегральном обществе была высокая миссия. Подобно своего рода Демиургу, Он из всевозможных турбуленций вычленял основной жизненный экзистенциал и давал ему путевку в большой мир. То есть являл координатора, диспетчера имперского культурного дискурса. Ныне, где почти каждый второй, и не только в постлужковской Москве, мечтает с собой что-то сделать - изменить вес, овал лица, признаки половой принадлежности - литературный критик и теоретик еще более потерянная особь, чем писатель. Если писатель пытается заниматься тем, чем занимались былые «инженеры человеческих душ», то критики и теоретики занимаются тем, чего нет.
Лучший критик и теоретик, несомненно, тот, о котором даже неизвестно - существует ли он. Худший тот, который смиренно-мудро препарирует паралитературу и, негодуя на «чернуху», «трэш», «графоманию», «теоретическую недостаточность», пытается читать «Фрегат Палладу» вверх ногами, как сказано где-то у Гаспарова. Если проще, опустошает сердца, молится на гормональную терапию, причащается к международной «пьянке-колке-гулянке».
После смерти Бахтина, Аверинцева, Лихачева, Вадима Кожинова, Юрия Кузнецова и других выдающихся литперсон, началась агония литературной теории и практики. Можно сказать иначе: агония «литературного дела» вызвала смерть этих Божьих чад, как пространство внезапно лишившееся атмосферы, вызывает гибель всего живого. Возразят: а как же Проханов, Лимонов, Прилепин, Пелевин, Быков, Вера Галактионова, Мариетта Чудакова, десятки докторов филологии, претендующих на экземплярный учет? А так, что определились два типа литературного теоретика и практика. Каждое шевеление одного фиксируется масс-медиа как «прогрессивное», «либеральное», «креативное». И каждое шевеление другого, соответственно, как мало продуктивное, неполноценное.