Мишин слушал ее не перебивая. Баранчеева покачала головой, взяла записку, развернула ее и снова положила на стол.
— Все дело еще и в ней. Она мне сразу не понравилась.
— Там что-то не так?
Людмила Станиславовна грустно усмехнулась.
— Многое… — И быстро заговорила: — После того, как у меня прошла эйфория, я стала анализировать эту записку, и мне начали приходить мысли, что с сыном что-то не так. — И, перехватив недоуменный взгляд Мишина, пояснила: — Я имею в виду не его… противоправный поступок, а само ее написание.
— И что же вас смутило?
— Может, конечно, я и избаловала своего сына, но я всегда знала ему цену. Альберт никогда не смог бы написать такой грамотной записки…
— Вы хотите сказать, что писал не он? Что это не его почерк?
— Почерк-то его, и писал он, я в этом абсолютно не сомневаюсь. Но вы обратите внимание, как написано. — Она подчеркнула слово «как». — Мало того, что почти без ошибок, но, главное, совсем без помарок!
— Вы хотите этим сказать… — снова начал Мишин, но Баранчеева его сразу перебила:
— Я хочу сказать, что он явно несколько раз ее переписывал.
— Но зачем? — искренне удивился Максим.
— Вот и я думаю — зачем? Альберт редко писал мне письма, а тем более записки, а если и писал, то это было что-то невообразимое. Мысли путались, строчки налезали друг на друга, миллион ошибок, сплошные зачеркивания, исправления…
— А может, он специально ее переписал, чтобы у вас не возникло никаких двусмысленностей в толковании текста? Ведь разговор идет о больших деньгах и о его дальнейшей судьбе…
— Может, конечно, и так, но меня смущает еще и другое.
— Что именно?
— Он назначил мне встречу в электричке, — многозначительно произнесла Баранчеева.
— Вы видите в этом что-то странное? Вас смутило место, время или что-то еще?
— Все! И место, и время… — И добавила: — Но больше, конечно, место.
— В этом есть что-то необычное?
— Он знает, что я никогда не езжу в электричках… Не думайте, это не прихоть богатой женщины. Я родилась и выросла в деревне, поэтому, если надо, могу ездить и на лошади, и на телеге… Дело в другом. И Альберт прекрасно знает мою историю.
Людмила Станиславовна задумалась и неторопливо начала рассказывать.
— Это случилось в день окончания института. Нам вручили дипломы, и после небольшого банкета мы с подружкой довольно поздно возвращались домой. Перед самым городом вышли в тамбур. Подружка закурила, а я просто стояла рядом. Вдруг появились пьяные парни и стали приставать — девочки, давайте познакомимся, ну и так далее. А подружка на банкете вдрызг разругалась со своим женихом. Можете представить, какое у нее было настроение?! Она этих ребят и отшила. Очень резко. Матом. Одному из них это не понравилось, и он достал нож и пырнул ее… Потом выяснилось, что он буквально накануне вернулся из тюрьмы и с дружками отмечал свое возвращение… А подружка моя умерла… — Людмила Станиславовна сделала паузу. — Я… Знаете, так часто бывает, когда мать пытается внушить ребенку какую-то мысль… Я воспитывала Альберта одна… Альберт был поздним ребенком. Он родился, когда мне было за тридцать. Я стремилась от всего его уберечь, застраховать. А уж как просила Альберта не ездить по вечерам в электричках! А если уж приходится ехать, то не выходить в тамбур… — Она тяжело вздохнула. — Я понимаю, что это мой комплекс… И тут он мне назначает встречу не только в вечерней электричке, но еще и в тамбуре…