— Разумеется, Мара. Я приду.
Мара вновь ослепила его улыбкой и, чмокнув в щеку, поспешно удалилась. Она и словом не перекинулась с девицей, но заметила, как потемнело у той лицо.
— Ну, теперь мы посмотрим, кто и куда тебя возьмет, дорогуша, — сказала она вслух.
Но хорошее настроение мгновенно покинуло ее, как только она плюхнулась на стул в своей гостиной и скинула туфли. Кланки, вернувшаяся с кухни, вопросительно посмотрела на подругу.
— Ну как?
— Впервые в жизни я видела, как мистер Сэм не знает, что сказать… Но меня мучит ужасная мысль, Кланки. А что, если я навсегда потеряла форму? Может быть, мне вообще лучше уйти из цирка?
— И что ты будешь делать? Ты же ничего больше не умеешь.
— У меня есть кое-какие деньги в банке.
— Ты считаешь, их надолго хватит? Ты думаешь, на них тебе удастся вырастить Викки и дать ей хорошее образование?
— Нет, конечно… — вздохнула Мара. — Джейм, — она споткнулась, впервые после смерти мужа произнеся его имя вслух, — Джейм без конца твердил мне, что нужно обязательно откладывать понемногу, а я все думала, что у меня еще полным-полно времени…
Мара разрыдалась, упав на грудь Кланки.
— Поплачь-поплачь, — шептала ей лучшая подруга. — Тебе станет легче.
Но Мара очень скоро взяла себя в руки и пошла в туалет умыться и нанести косметику заново. «Настала пора победить горе», — думала она. Она знала, что уже никогда не будет счастлива, но она жива и должна жить и обязана переделать еще массу дел, прежде чем встретиться с Джеймом в той, другой жизни, в которую так твердо верил ее покойный муж и в существовании которой она, цыганка, так сильно сомневалась.
Три года прошло со смерти Джейма. Мара посвятила себя целиком и полностью работе и ребенку. Ее жизнь была жутко суматошной, работать приходилось очень много, но она тем не менее всегда выкраивала время для того, чтобы побыть с Викки. С полудня до ночи она занималась делами — репетировала, встречалась с журналистами и, конечно же, блистала на арене. Но утро всегда было посвящено только Викки, очаровательной крошке, которой Мара старалась быть и матерью, и отцом.
Даже самой себе не призналась бы Мара, что, заботясь о Викки, она во многом хотела загладить свою вину перед девочкой за то, что так надолго оставила малышку на попечение няни после смерти Джейма. Тогда и улыбка дочки, и ее синие «папины» глазки внушали Маре не любовь, а ужас. Впрочем, и сейчас порой она испытывала ту же боль, не менее острую, чем раньше, когда Викки начинала вдруг радостно смеяться — ну совсем как Джейм! — и Мара с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться и не убежать далеко-далеко.