— Милости просим! — ответно улыбнулся Бунин. — Обедать приглашаю.
— Не откажусь! Живот крепче — на душе легче. Хотя… дела такие, что впору аппетита лишиться. Слыхали новость? Корнилов восстал. Посягнул на законное Временное правительство.
— Ну и что? — Бунин поднял бровь. Он сорвал какую-то травинку, размял ее между пальцев, жадно втянул запах. — Чем боевой генерал хуже цивильных ничтожеств? Захватили, сукины дети, власть, а как управлять громадным государством — умишка не хватает.
— Как же так? — изумился Барченко. — Ведь в нашем правительстве весьма достойные люди…
— Профессора и присяжные поверенные? Вот и занимались бы своим делом, ан нет — им править приспичило! Командовать миллионами. Того же Керенского, поговаривают, жена дома колотит, зато на людях гоголем ходит, хорохорится. — Бунин спохватился, захохотал: — Простите, Василий Ксенофонтович, я запамятовал, что вы тоже присяжный поверенный. И говорят, весьма толковый. Оставим спор, пошли к столу.
…Бунин уговорил гостя остаться ночевать. Вечерний чай пили в беседке. Барченко оживленно обсуждал с Верой Николаевной и Евгением политические новости. На черном небе в потоках воздуха мерцали громадные звезды. В похолодевшем саду сладко пахло увядающими на клумбах цветами. Евгений что-то спросил Бунина, но тот не ответил, даже, пожалуй, не слыхал, глубоко погрузившись в свои мысли. Потом он достал из кармана карандаш и блокнотик, что-то быстро записал. Лишь после этого чуть смущенно улыбнулся:
Простите, я немного отвлекся. Хотите послушать, что сейчас сочинил?
Кончиками пальцев держа блокнотик, он прочитал:
Как много звезд на тусклой синеве!
Весь небосклон в их траурном уборе.
Степь выжжена. Густая пыль в траве.
Чернеет сад. За ним — обрывы, море.
Оно молчит. Весь мир молчит — затем,
Что в мире Бог, а Бог от века нем.
— Как прекрасно! — Барченко захлопал в ладоши, а Вера Николаевна подошла к мужу и поцеловала его в макушку. Тот, склонясь над блокнотиком, поставил число: «29.8.17».
3
Деревенская глушь больше не успокаивала. Появилось много пришлых, в основном беглых солдат, явно из чужих мест. Крестьяне, которых еще вчера Иван Алексеевич считал чуть ли не друзьями, которым много раз помогал — и советами, и деньгами, делались все сумрачней, при случайных встречах отводили глаза, отвечали односложно, торопились отойти в сторону.
Возле лавки мужики обсуждали новость, толковали про «Архаломеевскую ночь»… Будет, дескать, из Питера «Тилиграмма», по приказу, в ней заключенному, надо будет перебить всех «буржуев».
— Всех под корень, и семя их — туда же! А ежели кто из мужиков станет уклоняться, то и с ним поступить как с буржуем, — громко втолковывал солдат с желтыми съеденными зубами и рябым вороватым лицом кучке мужиков, его обступивших и согласно кивавших головами.