— Ну, кутить и мы умеем! — рассмеялся Бунин. — Пить и гулять, да других забот не знать! Это наше, российское, так сказать, родовая черта.
— За стол, за стол! — заворковала Мария Петровна, усаживая на почетное место — возле юбиляра — Гиляровского.
— Пусть выпьет вначале «штрафную»! — скомандовал Коненков. — Уж будьте любезны, дядя Гиляй!
— Владимира Алексеевича и литровый кубок не испугает! — залился хохотом Москвин. — Вон какой удалец, прямо витязь с картины Васнецова. И годы не берут!
— Обратите внимание, Владимир Алексеевич, какой славный стол у Марии Петровны! — вступил в разговор художник Симов, успевавший расправляться с ароматными громадными раками, запивать их пивом и одновременно со всем этим делать наброски гостей на кусочках белого картона, лежавшего у него между тарелок. — Тут хлеба не достанешь, а нам праздник закатили!
— Особенно луковый суп — ах, духовитый! — восторгнулся Москвин. — Секрет знаете, Мария Петровна!
— Не я, — улыбнулась польщенная похвалой Мария Петровна. — Это наш повар. Надо умело спассеровать лук и подобрать хорошие томаты…
Бунин поднялся с бокалом белого вина:
— И все же, господа, я хочу сказать тост. Виктор Андреевич, этот даровитый художник, правильно подметил: в наше трудное время — и суметь так принять друзей! Невольно напрашивается: следует еще раз пить здоровье хозяев. И это было бы справедливо. Я гляжу на этот необъятный и щедрый стол, заставленный бутылками с разноцветными водками, винами, ликерами, на смугло-телесный балык, на нежную, тающую во рту семгу, на этих гигантских раков. И что же, господа! Ведь все это остатки роскоши прошлой, добольшевистской России. Сильной, гордой, непобедимой!
Выпьем за нашу Россию, чтобы вновь вернулись ее былые богатства и могущество! А главное — чтоб всех марксистов- экстремистов выпроводить куда подальше.
Все подняли бокалы и рюмки, с чувством осушили их.
— Славный тост! — проговорил Шмелев, отламывая изрядный ком от блестевшей жирной глыбы паюсной икры. — А теперь, дамы и господа, товарищи и беспартийные, самое время спеть… Вас не затруднит, Александр Тихонович, сесть за рояль? — обратился он к опоздавшему к началу обеда композитору Гречанинову, ученику Римского-Корсакова и Аренского.
— Что прикажете играть, Иван Сергеевич?
— «Боже, царя храни», чего же еще…
Гречанинов хмыкнул, но за рояль сел. Взял бравурные аккорды вступления. Станиславский побледнел и закусил губу. Москвин улыбнулся. Симов выпил уважаемой им водки Шустова и закусил маслиной. Шмелев, Алексеев, Гиляровский, Коненков, а затем Немирович, Бунин и еще кто-то грянули: