— Леденец «Ландрин» — что тебе сочный мандарин!
— Манто на меху гагачьем с шелухою рачьей!
— Фото только для мужчин: красотка Нинель в мельчайших подробностях для услаждения взора.
— Кринолины проволочные медные — для любовных утех не вредные!
Бунин, всю зиму сиднем просидевший в Москве и привыкший к тамошней скудности, был неприятно поражен громадными хвостами, тянувшимися к москательным лавкам, к булочным, к дровяным складам и мучным лабазам. Обыватель кис в очередях за мылом, керосином, спичками, солью, ситцем, калошами, сахаром, дрожжами, мясом, молоком, чаем, селедкой.
Извозчик повернул голову к Бунину:
— Это, барин, нарочно делают, вредят. Чтоб народ расколить. Всю войну продухты были — стоило копейки, жри до пуза. А теперича — будто сквозь землю провалилось. А почему? Чтоб с людей шкуру можно было содрать. Это германские шпиёны делают. И начальство им потакает. Потому как начальство — тоже шпиёны. Для того законного царя и свергли, а вот теперя и куролесят.
В этот момент, бойко долбя в барабан и оглушительно ухая медными трубами, из переулка вывалился вооруженный отряд.
Извозчик сдержал лошадь и хрипло, с ненавистью выдавил:
— Во-во-во! Вот эти игруны хреновы все и устроили. Воевать они, знамо дело, не желают, а тут под музыку ногами конский навоз месят!
Помолчав, извозчик с грустью взглянул в глаза Бунину:
— Попомните мое слово, барин. Нонче народ как скотина без пастуха. Царь — хороший или плохой, а все начальник был, помазанник. А теперя, сказывают, какие-то времянные — чего с времянных возьмешь? Теперя все перегадят и самих себя погубят.
— Что же делать?
— Делать? Делать уже нечего. Делать надо было прежде, когда только начали фулюганить. Твердую власть держать надо было. А уж нынче — шабаш!
Бунин живо почувствовал, что этот дремучий мужик, за всю свою жизнь, быть может, не державший в руках книги, говорит то, во что боятся верить просвещенные интеллигенты и что неминуемо ждет их всех — «шабаш».
Подъехали к «Европейской». Возле гостиницы стоял грузовик, увешанный красными тряпками. Возле него — праздная толпа. На грузовике размахивал руками узкоплечий человечек в длиннополом пиджаке и, брызжа слюной, громко выкрикивал:
— Смерть буржуям, сосущим кровь! Истребить дворян, купцов и фабрикантов — злейших врагов трудового народа! Погромщиков-черносотенцев — к ногтю, как тифозную бактерию! Конец войны с германцем! Погибнем все, как один, за свободу!
Принимая деньги, мужик кивнул в сторону оратора:
— Этот нехристь воевать не хочет, а я за его слабоду, вишь, погибнуть должён! А на кой ляд мне его слабода, если у меня в деревне крепкое хозяйство? На ём лишь лапсердак остался, вот он и надрывается за слабоду.