Походы в Запретную секцию прекратились как‑то сами собой, чаще они встречались в Выручай–Комнате и подолгу молчали, не решаясь начать разговор. Они приносили с собой учебники и занимались или делали вид, что занимаются.
И вот как‑то вечером Гарри не выдержал:
— Слушай, Малфой, я никак не могу понять кое–чего.
— Почитай внимательней, поймешь, – не отвлекаясь от книги, отозвался Драко.
— Да нет, я не про учебу, – Гарри поднялся с давно облюбованной им софы и сел за стол напротив Драко.
— А про что? – тот нехотя поднял голову.
— Я уже полтора месяца живу в ваших подземельях и до сих пор не могу разобраться, какой ты на самом деле.
— А тебе это так важно? – Драко откинулся на спинку стула и сложил на груди руки.
— Ну, ведь я – это ты.
— Не обольщайся, Поттер, мной ты не станешь никогда.
— Ты понял, о чем я, – Гарри нетерпеливо отмахнулся.
— Ну хорошо, что именно тебе не понятно?
— Ты занимаешься с Крэббом и Гойлом, без тебя они не сдали бы ни одного экзамена, это и ежу понятно. Ты утешаешь плачущих малышей. Вокруг тебя постоянно крутятся первокурсники, как будто ты их всеобщая любящая бабушка. Зачем тебе это?
— Что значит «зачем»? Это моя жизнь, Поттер. И если она не соответствует твоим о ней представлениям, это твои проблемы, – жестко начал Драко.
Гарри испугавшись, что он сейчас замкнется в себе и не скажет больше ни слова, поспешил исправиться:
— Я не то хотел сказать. Глядя на то, как ты относишься к ученикам с других факультетов, и подумать нельзя, что со слизеринцами ты совсем другой.
— Моей благосклонности хватает не на всех.
— Ты опять уходишь от ответа. Ведь они тебя действительно любят, значит, есть за что. Тогда почему только слизеринцы знают тебя с этой стороны?
Драко внимательно смотрел на Гарри, думая, что же такого неправильного произошло во вселенной, что они с Поттером сидят вот так друг напротив друга и обсуждают, почему не все любят Малфоя.
— Я помогаю Винсу и Грегу, потому что они мои друзья. Когда мы познакомились, им было наплевать на мою фамилию. Им был интересен маленький мальчик с забавным именем, который почему‑то с гордостью представлялся незнакомым людям. А мне, в свою очередь, было интересно, почему они не спешат навязаться мне в приятели. Ведь многие, даже взрослые, узнав, что я Малфой, старались всячески ублажить меня, исхитриться, чтобы я запомнил именно их и непременно упомянул в разговоре с отцом. Какое‑то время это доставляет удовольствие, развлекает, но потом начинает раздражать. Ты видишь, что тебя используют, и начинаешь поступать также. Уже в одиннадцать лет я был циником, считал, что все должны радоваться знакомству со мной. Пока не встретился с одним нахальным очкариком. Он был единственным, кому я первым протянул руку, и единственным, кто ее не принял.