Потом Сириус погиб, и Дора бродила сама не своя. Андромеда знала, что они стали большими друзьями, и пыталась утешить дочь, но та избегала разговоров, пока однажды не разразилась слезами после очередной порции осторожных увещеваний. Она не горевала по Сириусу, то есть горевала, конечно, но неразделенная любовь была гораздо хуже.
Андромеда не могла даже представить, что ее дочь влюбится в Рема. За эти годы он постарел, поседел и выглядел теперь ее ровесником. Что привлекательного в морщинистой физиономии и залатанной мантии? Но Дора, наверное, не замечала ни того, ни другого и не понимала всех опасностей мужа–оборотня. Она была счастлива, несмотря даже на смерть Дамблдора, когда Рем сделал ей предложение. Она сияла, когда узнала, что беременна, хотя этого уж никак не могло произойти. Рем исправно носил ей аконитовое зелье, пусть скверно сваренное, но все равно действенное, оно должно было защитить Дору от медленного, но неуклонного превращения в оборотня («В результате постоянного активного обмена биологическим материалом», – проговорил Рем, глядя куда‑то между Андромедой и Тедом, а Дора прыснула и закрыла рот рукой.) То же зелье не давало ей забеременеть, об этом Рем не сказал, это Андромеда прочитала сама, но решила не ставить в известность дочь – почему‑то казалось, что ей это не понравится.
Дора поливала аконитом герань.
— Она волшебная, ей ничего не будет, – примирительным тоном добавила она после признания, будто кого‑то на самом деле волновал этот дурацкий цветок.
Андромеда старалась сдержаться – что толку сотрясать воздух, если уже ничего не исправишь. Пыталась только узнать все из тех же книг, как не передать ликантропию ребенку, но книги не сообщали ничего вразумительного.
Она сорвалась, когда Доре стало хуже. Когда обычное утреннее недомогание сменилось постоянной тошнотой и беспричинными слезами. Дора почти ничего не ела, осунулась, и Андромеда испугалась, что это верный знак болезни ребенка.
Она почти не помнила, что наговорила тогда Рему. Кажется, о безответственности, и эгоизме, и что‑то еще… Он выслушал молча, вышел, вернулся уже в дорожном плаще, сказал, что Дора спит и будить ее он не стал. Андромеда кивнула.
Вернулся он через четыре дня. Четыре дня напряженного молчания, когда дом казался пустым. Тед ушел раньше, едва началась принудительная регистрация магглорожденных, он не знал, что у Доры будет ребенок, теперь Андромеда была рада этому, а то надумал бы еще вернуться. Пока что с ним было все в порядке, он слал весточки. Его патронус появился на второй день, Дора вылетела из комнаты, волосы ее на глазах розовели, она остановилась, как вкопанная, выслушала, что у папы все хорошо, и вернулась к себе, посеревшая, сникшая. Она несколько раз пыталась наколдовать патронуса сама, Андромеда слышала ее жалобное «Экспекто патронум», но, видимо, ничего не получалось. О помощи она не просила: послать весть, не зная, где адресат, можно только любимому человеку.