— Здорово. Тони не надумал уходить?
Вместо ответа Монах бесшумно ушел сквозь лестницу.
— Насколько мне известно, – раздался низкий мелодичный голос, – мистер Гольдштейн завел разговор об уходе, исключительно чтоб вытребовать расписание поудобнее. Нечего сказать, изящно и тонко, скорее в стиле Хаффлпаффа, чем Равенкло.
— А я б сказала, вполне по–слизерински, профессор Снейп.
— Это потому, что вы совершенно не разбираетесь в слизеринских поступках, профессор… хм… Люпин.
— Звали б меня Тонкс, не пришлось бы запинаться, – дружелюбно посоветовала она.
— Жалеете о замужестве? – профессор изогнул тонкую бровь.
— Ну, это уже даже не по–слизерински, – поморщилась Тонкс. – Грубо, профессор.
— Туше, – признал он и перешел в следующую картину. Сел на каменную скамью, ярко освещенную полуденным солнцем.
— Соскучились за лето? – посочувствовала Тонкс.
Черная фигура ярко выделялась на фоне зелени, сирени и солнечных лучей, и Тонкс едва ли не впервые заметила, что траурное одеяние профессора Снейпа не так однообразно, как она думала раньше. Из‑под мантии, шерстяной, густо–черной, виднелся белоснежный воротник, отделанный по краю тонким кружевом, и таким же кружевом заканчивался манжет, наползающий на тонкое запястье и узкую кисть. У него были фантастически красивые руки, изящные кисти, длинные подвижные пальцы – Тонкс попыталась вспомнить, было ли это так на самом деле, и не вспомнила. Нежная, почти белая кожа контрастировала с черным рукавом, который оказался не вполне черным, а с тканым узором, мелким, изощренным, и еще целый ряд крошечных блестящих пуговок, не то функциональных, не то для красоты, тянулся до самого локтя. Мерлин и Моргана, и не лень ей было все это рисовать?
— Профессор Люпин?
— А?
— Вы спросили, соскучился ли я за лето, и я сказал «да». Разговоры с Дамблдором интересны и неисчерпаемы, но мне одиноко без питомцев моего Дома.
Да, он до сих пор называл его Дамблдором, хотя все, даже, кажется, Невилл, по настоянию самого Альбуса называли по имени обожаемого директора, чудесного, хоть и чудаковатого. И в этом было что‑то гордое и верное. Степень близости, недоступная прочим, какими бы фамильярными они ни были.
— Я, простите, засмотрелась на ваш сюртук.
Профессор усмехнулся, одернул мантию – Тонкс заметила, что под горлом ее скрепляла маленькая фибула в виде змейки и решила, что чувство вкуса и чувство юмора изменили художнице.
— Портрет лишен удовольствия выбрать себе наряд. Я рад, что художник хотя бы уважил мою привычку носить черное.
— Черный вам к лицу, – заметила Тонкс.