— Учись, Финч, пока я жив. Зингер согласился беседовать только с Родом Джонсоном с Би-би-си, Гвендолин Марти из «Сан-ревю» — улавливаешь уровень? — и с твоим покорным слугой. «Что такое «Уик-энд миррор»? Никогда не слышал. Ага, Бад Стайнс. Надо запомнить». Так, крошка, делается имя.
— Нимб не давит? — ехидно осведомилась Сандра, поневоле, однако, заражаясь его энтузиазмом. — И не смей называть меня крошкой. Хватит с меня и Финча.
— Хорошо, дылда.
— Бад, ты все-таки прелесть! На тебя невозможно долго дуться.
— Ага, призналась! Сидела здесь, умирала от зависти и лапкой трясла, как брезгливая кошка. «Фи, как он унижается, как прогибается, гадость, гадость!»
Сандра не удержалась и прыснула. Бад вдруг посерьезнел. Глаза потемнели, брови сдвинулись в ниточку.
— Вот что я тебе скажу, Финч, только не перебивай. Мы с тобой журналисты. Нам платят, чтобы мы сообщали людям то, что они хотят услышать. А чтобы они услышали то, что слышать не хотят, платим мы, и подчас дорого. Чтобы быть услышанным, нужно имя, и за это я готов ползать перед кем угодно. Ты поняла меня?
У Сандры комок встал в горле, глаза защипало от подступивших слез. Ведь Бад говорит о ее отце. Александр Финчли тоже хотел сообщить людям что-то такое, что не предназначалось для их ушей, и заплатил за это жизнью.
— Бад, мой отец…
— Дамы и господа, друзья, — раздался в динамиках хрипловатый голос Мекки-Ножа. — Пауза слишком затянулась. Займите свои места и пристегните ремни. Самое время поразмышлять о любви. Мне тут пришла в голову одна композиция. Я назвал ее «Делла».
— Умница! — шепнул Сандре Бад.
Мекки присел к синтезатору, пробежал пальцами по клавишам. И полилась мелодия, нежная, переливистая, странная, из тех, что проникают прямо в сердце. Чистая, как первое объяснение в любви. Чародей Мекки. Сандра с трудом оторвала от него взгляд и посмотрела в зал. На лицах людей появилось что-то новое, не замеченное ею прежде, словно раздвинулись невидимые шторки, и на поверхность вышла красота, надежно запрятанная от посторонних глаз, оттого и не запачканная ничем.
Мекки взял последний аккорд, который долго еще летал под сводами зала. Никто не пошевелился, не вздохнул.
— Уап! — рявкнул Мекки. — Твистанем-ка на манер пятидесятых!
И он врубил такую оглушительную музыку, что у Сандры уши заложило. Народ ринулся на площадку. Сандра вцепилась в стул, чтобы ее не смели страждущие «твистануть».
Из круговерти танцующих вынырнула высокая фигура, туго затянутая во что-то кислотное, желто-зеленое, вот-вот переломится в талии. На гладко выбритой голове около уха извивалась вытатуированная черная змейка.