— Ужин готов.
Войдя в кухню, он заметил, что тело мальчика исчезло. На огне стоял большой горшок, в котором кипело и булькало густое варево. Анна подвела его за руку, и он уселся поближе к огню, приняв у Степана миску, которую тот наполнил до краев. Он опустил глаза на горячий бульон: на поверхности плавали раздавленные желуди вперемежку с белыми суставами пальцев и полосками мяса. Степан и Анна смотрели на него. Степан сказал:
— Ты должен был умереть, чтобы наш сын жил дальше. Поскольку он умер, то жить дальше будешь ты.
Они предлагали ему собственную плоть и кровь. Они предлагали ему своего сына. Он поднес бульон к носу. Он не ел так долго, что у него моментально потекли слюнки. Инстинкт возобладал, и он потянулся за ложкой.
Степан пустился в объяснения.
— Завтра мы отправляемся в Москву. Здесь мы больше не можем оставаться. Мы тут умрем. В городе у меня живет дядя, он поможет нам. Этот ужин должен был стать последним перед дорогой. Его должно было хватить, чтобы мы добрались до города. Ты можешь пойти с нами. Или можешь остаться здесь и попробовать вернуться домой.
Должен ли он остаться, не зная, кто он такой и как его зовут, не представляя, где находится? А что, если он так ничего и не вспомнит? Что будет, если память не вернется к нему? Кто будет присматривать за ним? И что он станет делать? Он может пойти с этими людьми. Они добрые. У них есть еда. У них есть план, как выжить.
— Я хочу пойти с вами.
— Ты уверен?
— Да.
— Меня зовут Степан. Мою жену зовут Анна. А как зовут тебя?
Он не мог вспомнить ни одного имени. За исключением того, которое услышал совсем недавно. Может, назваться этим именем? А они не рассердятся на него?
— Меня зовут Лев.
11 июля
Раису подтолкнули к линии столов, за каждым из которых сидели по два офицера. Один разбирался в документах, а второй обыскивал заключенного. Для женщин не делали никаких исключений: всех обыскивали грубо и бесцеремонно, как и мужчин, на глазах друг у друга. Узнать, на каком именно столе лежат твои документы, было невозможно. Раису подтолкнули сначала к одному столу, затем поманили к другому. Ее обработали так быстро, что бумажная писанина не поспевала. Сочтя ее помехой, охранник отодвинул ее в сторону. Она была единственной пленницей со своим собственным эскортом, избежавшей начальной стадии процесса. В пропавших бумагах содержалось описание совершенного ею преступления и приговор. Вокруг стояли заключенные, тупо выслушивая, в чем их признали виновными: АСА, КРРД, ШП, КРП, СОЭ или СВЭ[9] — непонятные аббревиатуры, определявшие остаток их жизней. Приговоры оглашались с профессиональным равнодушием: