Во время обучения Льва основное внимание уделялось атлетизму, физической доблести, и этот факт скорее помогал, нежели препятствовал его карьере, создавая образ человека, которому можно доверять настолько, насколько кабинетный ученый вызывал подозрение. Но одновременно это означало, что по меньшей мере один вечер в неделю он вынужден был просиживать за учебниками, тщательно записывая все высказывания, которые полагалось знать наизусть каждому оперативнику. Обремененный слабой памятью, состояние которой отнюдь не улучшилось вследствие злоупотребления наркотиками, он никак не попадал под определение «книжного червя». Однако же необходимость помнить ключевые политические выступления имела жизненно важное значение. Любая заминка означала недостаток преданности и убежденности в правоте их дела. И вот теперь, после трех дней, проведенных дома, подходя к дверям Лубянки и оглядываясь на памятник Дзержинскому, Лев вдруг понял, что память его превратилась в дырявое решето — она по-прежнему хранила цитаты, но не полностью и в неправильном порядке. Из тысяч и тысяч слов и выражений, из всей чекистской библии аксиом и принципов он совершенно отчетливо помнил лишь необходимость жестокости.
Льва пригласили в кабинет Кузьмина. Майор сидел за столом. Он знаком предложил Льву занять стул напротив.
— Тебе уже лучше?
— Да, спасибо. Жена говорила мне, что вы приходили.
— Мы беспокоились о тебе. Ты заболел в первый раз. Я проверил твое личное дело.
— Приношу свои извинения.
— Ты ни в чем не виноват. Ты поступил очень храбро, бросившись в ледяную воду. И мы рады тому, что ты спас Бродского. Он дал нам кое-какие сведения, имеющие решающее значение.
Кузьмин постучал пальцем по тонкой черной папке, лежавшей перед ним на столе.
— В твое отсутствие Бродский признался. Для этого понадобилось два дня и два сеанса камфарной шоковой терапии. Он продемонстрировал выдающееся упрямство, но в конце концов сломался. Назвал нам имена семерых человек, симпатизирующих англичанам и американцам.
— Где он сейчас?
— Бродский? Его расстреляли вчера ночью.
А чего еще Лев ожидал? Он изо всех сил старался сохранить непроницаемое выражение лица, как если бы ему только что сообщили, что на улице холодно. Кузьмин взял в руки черную папку и протянул ее Льву.
— Здесь полный текст его признания.
Лев раскрыл папку. Зацепился взглядом за первую строчку.
— Я, Анатолий Тарасович Бродский, — шпион…
Лев перелистал машинописные страницы. Он узнал знакомый шаблон: сначала извинения и сожаления, а потом описание сути своего преступления. Он видел подобное уже тысячи раз. Признания разнились только в деталях: именах и местах.