Генерал остановился, посмотрел на фамилию. Вохербрум… Машинально пожал плечами.
Никто…
Скорее всего это глупость, очередная химера, рожденная в мозгу возомнившего себя гением никому не известного профессоришки. Пустышка, скрывающая за громкими фразами злобу и зависть к другим, более успешным, более хватким, захватившим теплые места на его неблагополучной нынче, униженной Родине.
Самым важным для него все-таки был грядущий политический кризис, а это письмо…
Дни канцлера Мерке сочтены, да и в любом случае это не его дело. Идти с этим к Гинденбургу?
Несколько недель, может быть, месяц, и все может поменяться. У нового канцлера появятся свои заботы, и вряд ли это будут заботы о глупых мыслях сумасшедшего ученого.
Ну, а если все-таки в письме есть смысл, то большевики доведут дело до конца. У них есть и люди, и деньги, и нет того контроля, который установили тут члены Сердечного Согласия. В этом случае их сотрудничество пойдет на пользу Германии. А если у русских что-то получится, то он, немец, узнает об этом и воспользуется их удачей.
Он уселся на место, уже имея решение. В конце-то концов, это справедливо! Ведь это изобретение немецкого ученого!
– Я бы на твоем месте послушался нормальных ученых… А чепухой пусть занимаются русские. Что, кстати, случилось с письмом?
– Как водится, перлюстрировано и задержано. Пока задержано…
Генерал глотнул кофе, глянул на старого товарища поверх чашки.
– А тебя не настораживает тот факт, что все это делается столь явно…
– Признаться, да… Но я думаю, что это от чудаковатости ученого. Они же как дети. Только и разбираются, что в своих приборах, а в жизни…
– Меня смущает и другое. Если о письме узнали мы, то вполне мог бы узнать и кто-нибудь еще…
– Враги?
– Конечно. Неужели ты еще не привык к мысли, что у Германии сегодня нет друзей?..
Восточная Африка
Февраль 1928 года
…Хоть и считалось, что вокруг зима, а на зимний лес это никак не походило. Все-таки Восточная Африка, а не Херсонская губерния.
С какой стороны ни смотри. Ни на лес не походило, ни на степь. Уж этого-то добра Гриша Бунзен, когда служил в Частях Особого Назначения, навидался.
Деревья тут, конечно, имелись, но лес не мог быть таким редким, а степь – такой заросшей. Потому и называлось это место и не так и не эдак, а совсем иначе – саванна.
Чем-то пряным пахло от этого слова, чем-то необычным…
Кучки то ли кустов, то ли деревьев негусто стояли посреди заросшей высокой – кое-где по пояс – жухловатой, тронутой зноем травы, покрывавшей землю до самого горизонта.
И уж совсем редко посреди этого зелено-желтого великолепия, поднимались настоящие деревья – баобабы. Гриша, как ни считал кубические сажени, всегда сбивался: такое срубить – и всю родную деревню можно на зиму дровами обеспечить!