Смерть говорит по-русски (Твой личный номер) (Добрынин) - страница 2

Главный, как всегда, ставил задачи ясно и четко, так что исполнителям казалось, будто он одновременно подсказывает и способы их решения. Конечно, если начальник умеет наметить пути решения тех задач, которые он сам ставит перед подчиненными, то это  говорит в его пользу. Однако когда генерал и его подчиненные задумались о том, какие конкретные действия следует предпринять, то оказалось, что в реальной жизни все выглядит в тысячу крат сложнее, нежели в четкой, но чересчур абстрактной схеме, которую начертил в своей речи Главный. Трудность прежде всего состояла в том, что данной проблемой никто никогда систематически не занимался — только в шестидесятых годах делались отдельные попытки сориентироваться в наемническом движении, однако в условиях царившей тогда напряженности, вызванной непрерывными военными кризисами, составить ясную картину современного наемничества не удалось — приходилось делать ставку не на постепенную вдумчивую работу, а на быстрое силовое реагирование. С тех пор изменилось очень многое, и разработку той же проблемы надо было начинать практически с нуля. Предстояло внедрять специально подготовленных агентов-нелегалов, дополнительная нагрузка ложилась на заграничные резидентуры, на аналитиков, на военных специалистов. Неизбежно требовалось подключение военной разведки. Однако генерал не мог не признать правоту Главного: успешная работа с наемниками сулила широчайшие перспективы. Одна только информация из этих сфер могла сыграть неоценимую роль, начиная с данных о наборе наемников для работы в той или иной точке земного шара и кончая сведениями о том, какие именно лица или организации в Европе и Америке занимаются вербовкой и для каких целей.

    Генерал понял, что вновь думает о деле. Взгляд его скользнул по золотым куполам Кремля, жарко сиявшим над темным уступчатым массивом зданий на Старой площади. Сердце генерала горестно сжалось, как это частенько бывало с ним при виде русских святынь. «Эх, Россия, Россия», — вздохнул генерал. Сколько сил и средств тратилось на работу за рубежом, каких великолепных специалистов приходилось использовать там, и все ради чего? — ради того, чтобы какой-нибудь вождь, в первом поколении спустившийся с дерева, мог безбоязненно показывать фигу американцам, европейцам, а если вздумается — и русским, его бескорыстным благодетелям. А между тем внутри страны обстановка становилась все более тревожной, и генерал об этом прекрасно знал, хотя и занимался зарубежными делами. Открыто проявлять патриотизм считалось в «конторе» нелепым — достаточно и того, что работаешь на благо государства. Кроме того, само понятие «советский патриотизм» всегда казалось генералу совершенно бессодержательным и потому не могущим вызывать никакого энтузиазма. Разве могли его, глубоко русского человека, в равной степени занимать судьбы русского и узбекского народов? И если он считал родными города Москву, Питер, Киев, Минск и чувствовал себя в них как дома, то Ереван, Ашхабад или Таллин оставались для него чужими. Однако русский патриотизм существовал в реальной жизни лишь в скрытом виде. Открытые его проявления попахивали крамолой, а для работников властных структур были совершенно непозволительны, поскольку вызывали туманные воспоминания о гражданской войне и о противостоянии русского и интернационально-советского начал. Всплески национального самосознания не поощрялись и у представителей неславянских народов, однако в окраинных республиках имелась отдушина в.виде официально признанной необходимости развития национальных культур. («Как будто подлинная культура нуждается в том, чтобы ее развитие стимулировали!» — фыркал про себя генерал.) Главное же заключалось в том, что окраинные народы и их коммунистические руководители с пафосом говорили о Советской Родине, советском народе и советском патриотизме исключительно на официальных мероприятиях с представителями центральной власти, а жить продолжали по своим законам, которые мало-помалу повсеместно оформились в криминальный партийный феодализм. Масштаб криминализации братских республик для генерала не являлся тайной — воровали все чиновники, причем высшие — в умопомрачительных размерах, законности не существовало, все социальные отношения брали свое начало в самых мрачных феодальных временах. Однако благополучие нынешних феодалов строилось не на войне, как когда-то, а на почтительном воровстве у собственного сеньора, который в обмен на лояльность позволял себя обворовывать. Пассивность престарелых кремлевских бонз бесила генерала — ведь ясно было, что сохранись те же тенденции еще лет десять, и появится серьезная угроза для политической стабильности в стране. «А собственно, что им в Кремле беспокоиться? — раздражался генерал. — Во-первых, десять лет они все равно не проживут, а во-вторых, обкрадывают-то не их, а народ, точнее, русский народ, на который им наплевать. Как живет народ, наши лидеры давно забыли, и самосознание у них не национальное, а аппаратное». Братские республики с удовольствием тянули из России соки, но при этом для генерала не являлись тайной тамошние настроения, выражавшиеся в разговорах о «русских захватчиках» и «русском империализме». «Эх, Россия, Россия, — вздыхал генерал, — ради кого ты шла на жертвы? Благодаря тебе с ишака пересели на трактор, за твой счет кормятся и на тебя же плюют. Разве тебе нужен этот СССР? Разве СССР — единое государство? А мы, русские офицеры, должны его защищать, отстаивать его интересы за тридевять земель отсюда. А в чем состоят эти интересы? Разве интересы славян и интересы всяких там жгучих брюнетов — это одно и то же?»