Сиделка еще пару месяцев помогала Юле. Мальчика кормили искусственным молоком, и Юля переживала, что у нее не появилось свое. Филипп так и не смог отделаться от чувства вины перед сыном. Ведь он, не желая терять любимую женщину, фактически обрек ребенка на смерть. Ему казалось, что Алешка все помнит и понимает. Он избегал брать сына на руки, и Юля в один из вечеров расплакалась.
– Почему ты его не любишь? – спрашивала она, подавляя рыдания. – Почему ты ведешь себя с ним как чужой?
Филипп растерялся. Не мог же он рассказать все как было?! И эта недомолвка легла между ними слабой, но опасной тенью.
– Он такой маленький, что я просто боюсь прикасаться к нему, – кое-как нашел объяснение Филипп. – Я испытал такой страх за вас обоих! Дай мне привыкнуть к тому, что вы живы и здоровы.
Постепенно все эти шероховатости сглаживались, и жизнь семьи Чигоренко входила в прежнюю колею. В ней появился новый член – мальчик Алеша, – который поначалу забирал все внимание Юли, так что Филипп даже немного ревновал. Однажды ему в голову пришла неприятная мысль: «А если бы Юле пришлось выбирать между мной и им?» Он вовсе не был уверен, что…
«Как я могу думать об этом?» – удивился Филипп.
Он обвинял себя в черствости и эгоизме и, чтобы забыть о проблемах в семье, с головой ушел в работу. Конечно, он обеспечивал жену и сына всем необходимым, но существование в одном замкнутом пространстве квартиры тяготило его. Вряд ли Юля, поглощенная заботами о ребенке, понимала мучения Филиппа. Бессонные ночи, усталость, заботы о мальчике сделали ее нечувствительной к окружающему.
Филиппу было проще брать сына с собой на прогулку. В тишине осенних аллей все, что стояло между ними, временно исчезало. Белые сквозные березовые посадки, залитые холодным солнцем, осыпающаяся листва, шелест ветра успокаивали, вносили гармонию в их израненный мир. Они становились ближе друг к другу. Алеша уже начал ходить. Неуклюже покачиваясь на тоненьких ножках, он собирал яркие листья клена, подносил свои незатейливые букетики отцу. Мальчик словно пытался объяснить Филиппу, что все забыто и теперь они могут просто любить один другого.
Господин Чигоренко очнулся от своих тяжелых размышлений, оказавшись у дверей «Геополиса».
«Как же я доехал? – подумал он. – Черт! Так и до аварии недалеко!»
Неожиданно перед ним возникло лицо Ксении, ее мягкие губы, странная улыбка, как у рыжеволосых мадонн с картин Лукаса Кранаха. Филипп в молодости увлекался живописью: ездил в Москву и Питер, ходил на выставки, часами бродил по Третьяковке, Эрмитажу и Русскому музею, собирал альбомы с репродукциями. Вдруг ему стало интересно, какие картины пишет художница Миленко.