— Неужели не ясно,— вдруг вырвалось у Самсонова,— да если здесь все такие, нам капут! — Он тут же взял себя в руки. — Не изменил, зато может изменить! Как командир группы,— веско произнес он,— я уже принял решение и из района, указанного мне командованием, уходить не намерен! Хватит! Развели тут парламент! Розовые сопли развесили!
— Эй, Надька! — некстати давился от смеха Кухарченко. — Что у тебя в кастрюльке бренчит — бигуди?.. И что вы все раскудахтались. Прав Самсоныч. Шлепнуть этого туриста-велосипедиста, и все тут! В распыл гада!
На опушке мы остановились. Мрачный бор гудел таинственно и жутко. Слезилось мглистое небо.
— Дай я! — сказал Кухарченко.
— Я сам,— ответил Самсонов.
Кухарченко отвел на несколько шагов парня. Самсонов взвел парабеллум. Кухарченко отошел и крикнул: «Давай!» Словно в городки играл — установил фигуру и посторонился в ожидании удара.
— Боже мой! — трепетно прошептала Надя. — Он... он засиделся у невесты...
Надя опять чихнула. Все мы вздрогнули. И парень вздрогнул.
Он сделал движение руками, точно собирался поднять воротник. И вдруг закричал и упал на колени.
— Ой, мама! Што вы со мной робите?!
В ту же секунду коротко блеснуло пламя, грянул выстрел. Я невольно отвел глаза, задрожал. Парень уткнулся головой в мокрую траву, но все еще стоял на коленях.
— Смерть врагу народа! — хрипло проговорил Самсонов.
Один за другим прогремели еще два выстрела, заглушаемые шумом дождя и ветра.
— Так надо! — тихо, но внятно проговорил Самсонов.
Голос его — тугой, напряженный — едва не треснул.
— Так надо! — повторил Самсонов громко и яростно.
2
Утро выдалось хмурое. За мокрой березовой листвой оплывал бледный диск солнца. С редкими перерывами сыпал мелкий дождь. Ветер крепчал и клонил тугие верхушки сосен, но ни один птичий голос не нарушал угрюмого, ровного шума леса. Молчали и десантники, спавшие или притворявшиеся спавшими под плащ-палатками. Одни избегали смотреть на Самсонова, другие, наоборот, то и дело косились на него. У Нади глаза были подозрительно красны с утра. Возможно, от простуды.
Когда Самсонов, посвистывая, стал чистить и смазывать свой длинноствольный парабеллум калибра 9 миллиметров, меня охватило вдруг непонятное и сложное чувство
— чувство страха, уважения и брезгливости. Так легко лишил он жизни человека! Он назвал его предателем. «Так надо!» — уверенно и хладнокровно сказал он нам. Я не мог оторвать от него глаз — от него и от вороненого, отливающего синевой парабеллума, и мне казалось, что я вижу в Самсонове что-то новое — холодное, беспощадно жестокое. А может быть, он тут и ни при чем? — говорил я себе. Война! Та война, звериный оскал которой я впервые увидел вчера при вспышке самсоновского парабеллума...