В утреннем холодке медленно таяла туманная дымка. Солнце уже зажгло макушки сосен, но шоссе еще было затоплено тенью. В голове гудело от беспокойной, бессонной ночи. Знобило. Так знобило, что зубы стучали. А может, это от страха?..
Кухарченко вскинул вдруг чуб, прислушался. Гущин застыл посреди зевка с раскрытым ртом. Я тоже повернул голову в ту сторону, откуда послышался шум моторов. Нас учили: звук автомашин в тихую погоду можно услышать за шестьсот — тысячу метров...
— Едут! — раздувая ноздри, азартно выпалил Кухарченко. — Без моей команды не стрелять! Он раскинул ноги, расставил удобнее локти, поставил на боевой взвод затвор ППШ.
Едут с моей стороны, справа, из Могилева. Что за черт! Полуавтомат вспотел... Да нет! Это руки вспотели...
Гул приближался, нарастал, давил к земле. А вдруг меня видать с шоссе? Пересохло во рту. Но уже поздно...
В правом рукаве бестолково ползал, щекоча кожу, посылая по всему телу мурашки, заблудившийся муравей. Гул дизелей, казалось, рвал воздух, сотрясая землю. Никогда в жизни не думал я, что этот звук может быть таким мощным, таким грозным...
«А вдруг струшу?» Нас трое, только трое... Что, кто появится сейчас, на этом чужом шоссе?
Вот они! Я вижу их!.. К нам несется огромный тупорылый грузовик, за ним второй. Шуршит гравий, постукивают камешки по крыльям. На бортах — какие-то диковинные эмблемы и огромные, в полметра, черные одноглавые орлы. Машины открытые — с железных дуг над кузовом снят брезент... Машины битком набиты немцами в стального цвета пилотках. Как на киноэкране, машины поравнялись с нами. Запыленные, исколесившие пол-Европы машины. Снизу они кажутся огромными. Солдаты в них сидят в затылок друг другу. Неужели это и есть немцы? Я все еще не верю, с трудом верю во «всамделишность» происходящего. Первая машина, казалось, застыла на миг перед черно-желтым километровым столбом и... проехала дальше. Я не ждал взрыва, не мог поверить в него, и взрыва не было. Со столбом, гудя, поравнялась вторая машина. Снова замерло сердце. И снова — ничего... Гул затих, грузовики исчезли вдали за поворотом. Поднятая ими пыль, пропитанная душным запахом синтетического бензина, проплыла над головой, медленно оседала на руках, на мокром от росы стволе полуавтомата.
Кухарченко в полный голос выпустил очередь яростных ругательств, помянув и фрицев, и господа бога, и минера Барашкова. Гущин не сводил с шоссе напряженных глаз. В нос его безнаказанно впился здоровенный комар.
— Если не больше двух-трех машин без конвоя пойдет — была не была — долбанем их! — в бешенстве прорычал Кухарченко, матерясь.