В Париже говорили, что Людовика Возлюбленного оплакивали во всем мире только четыре человека: его внук Людовик XVI, госпожа Дюбарри (ее тотчас стали снова звать Длинноклювая) и два друга детства короля. С большой вероятностью можно добавить и пятое имя: придворный ювелир Боемер был, конечно, в отчаянии: ожерелье! кто же теперь купит ожерелье?! Он попробовал предложить свое создание испанскому двору — предложение отклонили: дорого. Во всей Европе столь дорогую вещь могла купить только новая французская королева. Мария-Антуанетта тоже очень любила бриллианты. Ожерелье было королеве показано. Она поколебалась — и ответила отказом. У нее бриллиантов было и так достаточно (драгоценности французской короны в пору революции были оценены в 22 376 609 франков).
Тут в деле есть некоторая неясность. Ожерелье пролежало у Боемера около десяти лет, и за это время, при высоких процентах, долг его, несомненно, очень вырос; проще было бы продать камни по частям. Он, однако, этого не сделал, хоть, видимо, находился на краю банкротства. Боемер упорно искал посредника, который убедил бы королеву Марию-Антуанетту купить у него ожерелье. Искал и, наконец, нашел на свое горе. Точнее говоря, посредники отыскали Боемера.
Люди, знавшие графиню Ламотт, говорят, что она не отличалась красотой, — красавицей ее сделала позднейшая легенда. Граф Беньо, подробно описывая ее наружность, отмечает «прекрасные руки», «необыкновенно белый цвет лица», «выразительные голубые глаза», «чарующую улыбку», но отмечает также «маленький рост», «большой рот», «несколько длинное лицо» и какой-то физический недостаток — какой именно, нелегко понять при вычурном слоге автора: «Природа, по странному своему капризу, создавая ее грудь, остановилась на половине дороги, и эта половина заставляла пожалеть о другой...» «Она была не очень красива», — прямо говорит аббат Жоржель. Тем не менее успех у мужчин графиня Ламотт имела большой. Все современники в один голос говорят, что она была очень умна. Может быть, это и так, однако все, что она делала, отличается, скорее, тупостью. Афера с ожерельем королевы была детской, ни при каких условиях не могла окончиться удачно и кончилась, действительно, катастрофой. Многое объяснится, если предположить, что графиня Ламотт была истеричкой. Во всяком случае, жизнь ее сложилась очень несчастно. О графе Калиостро хоронивший его в Италии аббат сказал в надгробной речи: «Он несчастным родился, еще более несчастным жил и совершенно несчастным умер» (по-латыни выходит гораздо сильнее: «Nascitur infelix, vixit infelicior, obiit infelicissime»). С еще большим правом можно сказать то же самое о графине Ламотт.