Станислаус перемесил кислое тесто, сделал опару и взвесил приправы для сдобного теста. Затем он переоделся, не забыв украсить свой воскресный пиджак щегольским платочком. В мыслях его царил отчаянный беспорядок. Жизненный успех, понурившись, стоял в углу чердачной каморки. Станислаус отправился искать Лилиан.
Он нашел ее наконец в большом концертном зале. Она явно не ждала его.
— Ты выпила, Лилиан?
— Немножко шамп… шампанского.
— Как же так, Лилиан!
— Послушай, ведь праздник! Господа так щед… щедры. А вон там мой начальник, мой унтер-офицер!
Брюнет с лицом луны отвел взгляд.
— Та-та-ра-та-та! Куплеты! Сейчас наш уважаемый собрат, владелец лесопильни Треннбретт исполнит куплеты собственного сочинения.
Треннбретт с решетиной на плече вышел на сцену.
Шульце служил пожарным когда-то,
А теперь он ушел в солдаты.
— Куда мы пойдем, Лилиан?
— К моим камрадам, чудак! Праздник ведь!
Душевная жизнь Станислауса пришла в такой беспорядок, что он задрожал.
— Лилиан!
Лилиан слушать ничего не хотела.
— Мы что, помолвлены разве?
Она толкнула какую-то даму с длинным шлейфом.
— Я просила бы вас быть несколько повежливее, — прошипела дама.
Лилиан показала ей язык и покачнулась.
Посвистывал Шульце, и горюшка мало,
Теперь же муштра его доконала…
Некогда власть Станислауса над людьми была велика. Теперь от нее и следа не осталось. Лилиан исчезла в бурных волнах праздника, а он чувствовал себя беспомощным, как былинка, попавшая в водоворот.
Но вот он в чине унтер-офицера
И очень доволен своей он карьерой…
43
Станислаус претворяет свое горе в стихи, решает выпустить в свет книгу с золотыми розами и вновь оказывается во власти любви.
Солнце пробилось сквозь запыленные мукой окна пекарни. Его бледные лучи упали на израненного душой Станислауса и слабосильного Эмиля. Хельмут отсутствовал. Неужели же ему водиться с этой тряпичной штатской братией? Он обратился с просьбой принять его как добровольца в ряды вермахта и ждал повестки о явке.
День медленно тянулся. Станислаус принимал решения и тут же отвергал их. Он старался убедить себя, что ревность — это тщеславие. Брошюрка «О душевной жизни» неопровержимо это доказывала. Но она лежала наверху в каморке, а Станислаус был в пекарне. Ревность и мать ее — тщеславие сверлили и точили его сердце, и до брошюрки им никакого дела не было.
Наступило воскресенье. Станислаус не пошел к Пешелям. Разве Лилиан не вела себя более чем предосудительно? В ту ночь, ночь праздника, она позволила этому унтер-офицеру с лицом, как луна, проводить ее домой, и Станислаус вырвал рейку из забора у торговца кожами Грифика — в такое хаотическое состояние пришла его душевная жизнь. Перед подъездом Пешелей унтер стал целовать Лилиан. Она, правда, сопротивлялась. Это надо признать. Самая жестокая ревность и та не сделала бы из Станислауса буяна и мстительного любовника. Боялся он этого военного остолопа? Кто знает? В своей беспомощности он только и мог, что крикнуть: «Лилиан, Лилиан!» Парочка вздрогнула и распалась, и Лилиан скрылась за дверью подъезда.