Фрау Бетц подтолкнула мужа.
— Вот уж не думала, что он способен иметь дело с потаскушками, с такими, что на празднике урожая вешаются на каждого мужчину.
Ротмистр протер уголком скатерти свое пенсне, снова напялил его, взглянул на командира дивизиона и сказал:
— Придержи язык, Резерль, мы здесь не одни.
Роллинг принес еще шампанского. Он налил сперва майору, но получил замечание от адъютанта:
— Раньше даме, понятно?
Роллинг протянул руку за сумочкой Элен, она лежала на пути и мешала ему. Тонкие, узкие руки Элен взметнулись за сумкой. Она торопливо прижала ее к себе. Роллинг получил второе замечание. Офицер для поручений получил приказ освободить Роллинга.
Элен следила за спором между офицерами; она отпила немного вина и положила сумочку, лежавшую у нее на коленях, обратно на стол, потом метнула глазами в майора и, коверкая немецкие слова, сказала:
— Разрешить немного петь?
— Браво!
Адъютант постучал о стакан.
— Прошу спокойствия, нам споют.
Господа с наслаждением откинулись на спинки кресел.
— Сейчас эта потаскуха еще и запоет, — сказала пивоварша Бетц.
Ротмистр цыкнул на жену.
Элен стояла в глубине зала. Офицеры перекрутили себе шеи. Элен, вся в черном, не видела ни одного из этих сластолюбивых мужчин. Она смотрела в окно, куда-то вдаль. Казалось, она молится, очень сосредоточенно, очень тихо.
Toujour triste, toujour triste,
Quand j’y pense, quand j’y pense…
[23]Офицер для поручений вышел, чтобы найти смену Роллингу. Дверь он оставил открытой. У двери стоял Вайсблат. Он кивнул Станислаусу:
— Послушай, она поет!
Вечер спустился.
Я помню об этом.
Ночь наступила.
Я помню об этом.
Двенадцать пробил Нотр-Дам…
Элен ходила вдоль офицерского стола и самозабвенно пела для кого-то далекого-далекого.
Утро настало.
Я помню об этом.
Солнце взошло.
Я помню об этом.
Двенадцать воронов на Нотр-Дам
Слетаются по утрам.
На сердце печаль.
Лишь только вспомню,
Лишь вспомню об этом.
Офицер для поручений вернулся, недовольно посмотрел на Вайсблата и Станислауса и крепко захлопнул за собой дверь.
— Ну вот, она поет для них… Я этого не переживу, — сказал Вайсблат.
Станислаус потянул его с собой к Воннигу.
— Все к лучшему.
В ту минуту, когда Вонниг чокнулся с погрустневшим Вайсблатом, у поэта выпал стакан из рук. Зазвенели осколки. Большая люстра закачалась. С потолка посыпалась известка. Маленький ангелочек оторвался от карниза, упал и разбился о стойку. Часть людей бросилась на пол, другие кинулись бежать. Кто-то завопил:
— Налет!
Дверь в офицерскую комнату раскрылась, клубы дыма поплыли в зал. На пороге валялась раскрытая сумочка, из нее торчали помятые оккупационные кредитки. Вайсблат и Станислаус лежали рядом на паркете, оба задыхались. Вайсблат вскочил, закричал: