Не священник приложил меня молитвой, а брат-экзекутор!
Здесь, в Леме, — экзекутор!
Прибудь он с официальным визитом, об этом давно бы судачил весь город, а значит, полуночник находится в городе на нелегальном положении. И…
…и тут он развернулся и побежал!
Глаза — мать их! — зеркало души, и в меня брат-экзекутор, в свою очередь, заглянул столь же легко! А заглянув и разглядев легион бесов, немедленно бросился наутек. И немудрено: душа человеческая неспособна выдержать ярость даже двух нечистых, и лишь выродки из выродков — Жнецы — могут совладать с подобной напастью. Не они одержимы, но наоборот.
Превозмогая расходящуюся по всему телу ломоту, я распахнул двери запрятанной в самой глубине души темницы, выхватил из свившихся в клубок порождений Бездны первую попавшуюся бесовскую сущность и заставил ее перетечь в руку. Скрипнул зубами из-за разъедавшей сознание боли, но все же собрался с силами и будто веригами обвил нечистого жгутами скверны. А затем глубоко вдохнул и метнул исчадие Пустоты вдогонку лжесвященнику.
Будто гарпун.
Да так оно в итоге и вышло — наполненная злобой и отчаянием тварь в один миг пронзила саму суть перепуганного человека, и обратный рывок вместе с бесом выдрал и душу беглеца, просто сочившуюся потусторонней силой отправленных экзекутором на костер одержимых.
А вот тело продолжило свой бег — тело не осознало, что оно уже мертво. Никаких ран, никаких увечий — и все же в нем не осталось ни капли жизни. Шагов через двадцать ноги мертвеца подкосились, он рухнул на мостовую и судорожно задергался в изначально обреченной на неудачу попытке спастись.
Не без труда скрутив трофейную силу в безумно-колючий клубок, я запрятал скверну под сердце и без всякой спешки направился к подергивавшему ногами экзекутору. Когда подошел, по серой рясе уже растеклось резко вонявшее мочой пятно, но сердце до сих пор колотилось, разгоняя по телу кровь. Осуждающе покачав головой, я ногой спихнул экзекутора в канаву с нечистотами — вот вам и еще одна жертва заразы, — и поспешил прочь.
Табор циркачей, комедиантов и прочих зарабатывавших на жизнь уличными представлениями фигляров облюбовал для своей стоянки небольшой пустырь на окраине Лема. Столь глухое место было выбрано вовсе неспроста: одной стороной пустошь примыкала к крепостной стене, другой — терялась в заросшем густым бурьяном овраге, а обитатели соседствовавших с пристанищем бродячих артистов трущоб не торопились кликать стражников, заслышав ругань, крики и шум нередких в творческой среде потасовок.
Не обращая внимания на удивленные взгляды, я спокойно прошествовал мимо группы апатично-похмельных трюкачей, подошел к расписанному всякими таинственными знаками фургону и прищелкнул пальцами, подзывая сидевшего на чурбаке широкоплечего коротышку.