Он что есть мочи жал сцепление и ритмично проворачивал ключ зажигания, но машина не заводилась. Каждая секунда под увеличительной линзой страха казалась бесконечной. Вот сейчас дикари выскочат из ворот склада, выволокут Кинбакаба из машины и до смерти забьют прикладами. Он уже видел их перекошенные лица, маски безумия и звериной жестокости, когда мотор, наконец, взревел.
Кинбакаб вдавил в пол педаль газа и, совершив несколько рывков, от которых аж-сула то бросало на руль, то отталкивало на спинку кресла, грузовик поехал.
Шесть часов Кинбакаб мчался, едва разбирая дорогу и выжимая из машины остатки сил, пока впереди не забрезжили пленительным миражом башни Кинчена. За всё это время он ни разу не подумал ни о проваленном задании, ни об оставленном отряде – лишь одна мысль опьяняла его и наполняла черным ликованием: «я жив».
На рассвете четвертого сентября 2028 года в Кинчен въехал разбитый грузовик, за рулем которого сидел едва живой камаштли по имени Адарон. Выжимая из бака авто последние капли бензина он проехал по улицам города и остановился у военного госпиталя.
Навстречу ему вышли двое ицамнийцев с медицинскими маркировками на рукавах бронекостюмов. Стекла в кабине авто были разбиты, поэтому врачи еще издали увидели покрытые свежей коркой ссадины на лице Адарона и черные обугленные пятна на его одежде. Камаштли так крепко вцепился обожженными руками в руль, что того едва удалось вытащить из кабины.
Адарона аккуратно уложили на носилки и перенесли в здание. Поняв, что оказался в надежных руках, он выдохнул «спасибо», и последние искры сознания погасли в его глазах. Неделю врачи боролись за жизнь пациента – сначала в надежде на чуда, а позже уже без всякой надежды, лишь механически выполняя все необходимые действия. Извлечение пуль, переливание крови, две операции по пересадке кожи…
Семь дней Адарон не приходил в сознание. Он лежал на больничной койке, подключенный к аппарату поддержания жизнедеятельности и больше всего походил на детонатор любительской бомбы, от которого тянутся десятки спутанных разноцветных проводков. Трижды в день к нему наведывалась медсестра, чтобы проверить показатели и сменить капельницу. Врачи сделали все, что от них зависело, и теперь оставалось надеяться только на то, что у Адарона хватит сил, чтобы ухватиться за ускользающую жизнь и выкарабкаться на поверхность.
Наконец, под вечер одиннадцатого сентября он открыл глаза и уставился в мерцающий холодными лампами потолок. Кожу под бинтами жгло так, будто она до сих пор пылала, мышцы нестерпимо болели, в пересохшем горле застрял стон. Растянутый на больничной койке, будто на дыбе, Адарон не мог пошевелиться; он попытался позвать на помощь, но, вместо слов, прозвучал лишь сдавленный хрип. Всё, что оставалось Адарону – это пялиться в потолок и надеяться на то, что скоро сознание вновь его покинет.