Мы садились в метро, ехали до “Площади Революции”, выходили наружу, шли мимо гостиницы “Москва”, сворачивали на Красную, где извивалась очередь в мавзолей, а потом забирали еще левее и направлялись к площади Ногина. Оба в фуражках и с сигаретами за пазухой. Оба ищущие глазами бочку с пивом или квасом. Я должен был предположить, что однажды нам понравится одна и та же девушка, и дальше будут все эти недомолвки, эти перекуры украдкой, пожимания плечами. Все эти “два плюс три”, и “три плюс два”, и “третий лишний”… Но все вышло даже не так. Я, честно говоря, не очень-то уверен, что во всем действительно виновата эта девушка с неприметным лицом, которая потом стала моей женой, а еще лет через сорок — второсортной пенсионеркой, достающей из хлипкого ящика громыхающую мясорубку. Она была просто поводом, который дал понять, что мы с Митькой совершенно разные. И что даже длинный, пахнущий хлоркой коридор общежития не смог нас объединить.
— Поет она неплохо. Но главное — она неиспорченная, — говорил Митька, сидя на широком, прожженном окурками подоконнике.
— В смысле?
— Думаю, все-таки не в том, о котором ты подумал…
— Почему это?!
— Не знаю почему. Речь не об этом…
Струя сигаретного дыма
— …из нее еще можно сделать человека.
Тыканье хабарика в пепельницу — банку из-под консервов.
— …ты понимаешь, о чем я?
— Че ж тут не понимать. Думаешь, я не смогу сделать из нее человека?
— Не знаю…
Струя сигаретного дыма.
— Боюсь, что нет.
Я ловлю себя на том, что рассматриваю шнурки моих поношенных, потрескавшихся ботинок. Я испытываю примерно такое же чувство, как в детстве, когда отец в наказание однажды объявил ровным, не признающим возражений голосом, что не берет меня с собой на трехдневную охоту с нашими лесниками. Наказал, как это часто бывало, за какую-то ерунду… Поднимаю голову, рассматриваю Митькино лицо. Оно спокойное и даже, можно сказать, умиротворенное. Набираю горячего воздуха, как воздушный шар, который готовится взлететь.
— И кто же сможет? Ты?..
Кажется, мой голос не дрожал. Ну, или почти не дрожал. Солнечные блики на оконном стекле. Струя сигаретного дыма.
— Я бы сделал. Но с тобой ссориться неохота.
И мы тут же поссорились. Он сказал, что у меня нет своей точки зрения. Что я всем доволен. Что я вот уже двадцать с лишним лет плыву по течению и позволяю другим решать мою судьбу. Что я по-прежнему боюсь отца, который может не выслать денег, если в моей зачетке появится лишняя тройка, и который не понимает, что на дворе шестидесятые, а не двадцатые или тридцатые. Что я иду по пути наименьшего сопротивления и на танцах предпочитаю цеплять подвыпивших девиц, потому что их легче раскрутить…