Во взгляде, которым Бернхард смотрел на нее в тот вечер, восторг, вызыванный тем, что сюрприз удался и она изумлена его предложением, смешивался с тщательно скрываемой, но все равно заметной тревогой: что она ответит?..
Она ответила «да», и вот он стоит теперь на пороге супружеской спальни, и они уже настолько близки друг другу, что вид его голого тела стал для нее привычным.
– Все-таки даже я сегодня устал, – сказал Бернхард. – Представляю, как вы с Норой утомлены. Я ей очень благодарен за сегодняшний праздник. Все-таки, мне кажется, ты должна более настоятельно предложить ей остаться у нас подольше. Жаль, что она через два дня уезжает. И куда ей спешить?
В искренности его слов сомневаться не приходилось. И потому, что Бернхард в самом деле относился к маме с приязнью, и потому, что немцы вообще, по Любиным наблюдениям, не делали никаких предложений из вежливости. Раз предлагает, чтобы Нора пожила в Берггартене подольше, значит, уже обдумал, по какой схеме переоформить для нее медицинскую страховку.
Что ж, если сугубая прямота в сексе кому-то нравится, а кому-то нет, то прямота и честность житейских намерений хороша однозначно, в этом и сомненеваться не приходится.
– Спокойной ночи, Либхен, – сказал Бернхард.
И тут же растянулся на кровати, сладко вздохнул и уснул, кажется, прежде, чем Люба вошла в ванную. Ей бы так научиться! Но для этого, самое малое, врачом пришлось бы стать.
Он оставил в ванной открытым полукруглое окно почти под самым потолком – наверное, чтобы поскорее прояснело зеркало, затуманившееся горячим паром. Люба вздрогнула от ночного холода и, приподнявшись на цыпочки, стала закрывать окно. При этом взгляд ее упал на большую поляну, которую образовывали перед домом невысокие горные сосны, – и она так на цыпочках и замерла.
Мама сидела за дощатым столом, вкопанным посередине поляны. В мертвенном свете восходящей луны она казалась застывшей, как памятник на могиле.
Что-то с ней не то! Любе не по себе стало. Она знала, что мама человек не слишком-то замысловатый, и даже ее редкостная интуиция лишь подтверждала это – была сродни интуиции кошки. Вслух такого Люба говорить бы, конечно, никому не стала, но знала это точно.
Так что беспричинной бессонницы у мамы не могло быть никак, не присущи ей были внутренние сложности и противоречия. Но и никаких видимых причин для ее бессонницы не наблюдалось тоже.
Люба поскорее закрыла окно и, запахнув длинный махровый халат, вышла из ванной.
Когда она спустилась с крыльца, мама не обернулась. Быть такого не могло, чтобы она не услышала дочкиных шагов! Она их всегда не то что слышала, а каким-то странным образом чувствовала. В детстве Люба даже сердилась, что мама ее будто бы выслеживает, и поняла этот механизм только когда выросла, да и то не совсем поняла.