Рядом с палаткой мои парни, чинно усевшись на травке, хлебали из котелков ту самую уху, ради которой я покинул уютную постель. Здесь были все, кроме Коллайна и двух дежурных, ждавших, когда их подменят.
Нет, я не стану уединяться в шатре, чтобы принять пищу так, как подобает человеку моего положения, – в гордом одиночестве и из серебреного обеденного сервиза. Лучше на свежем воздухе, вприкуску с набегающим от реки ветерком и с прибаутками нашего повара Шлона… Пускай морщат лица господа из окружения герцога, мне мнение того же Шлона дороже, чем мнения всех их вместе взятых, чего бы это ни касалось. Я уселся на траву рядом с Нектором, и передо мной как по волшебству появился такой же точно, как и у остальных, котелок, наполненный янтарной жидкостью с капельками жира, плавающего на поверхности. Все замолчали и перестали брякать ложками, увидев, что я собираюсь что-то произнести.
– В той далекой стране, откуда родом замечательный напиток, называемый бренди, есть один закон, нарушение которого грозит самыми страшными карами, – строго начал я, назидательно воздев ложку к небу. – Согласно этому закону уху категорически запрещается употреблять без того самого напитка… – И затем, понизив голос, добавил: – Хорошо, что мы сейчас не в той стране.
Парни озадаченно замолчали, а Шлон сообразил сразу, метнувшись в палатку, служившую у нас складом.
Тут дошло и до остальных, и они одобрительно зашумели. Солдаты – они солдаты всегда и везде, как их ни назови и где бы они ни были. Сейчас нам предстоит не распивать спиртные напитки, а принять профилактическое средство против кишечных инфекций, а также употребить полста грамм для поднятия боевого духа.
Шлон же остался верен себе, невинно поинтересовавшись – мол, что думает его милость по поводу ухи на обед и на ужин и вообще насчет того, чтобы питаться ею все время нашего пребывания здесь, чем заслужил одобрительный смех со стороны всех присутствующих.
Ближе к полудню меня пригласили к старшему сыну дормона. Когда я вошел в шатер, из него тенью выскользнула девушка – наверно, это и была та самая Алиша, про которую рассказывал дормон. Тотайшан лежал с бледным лицом и с затянутым в лубки левым предплечьем. Ничего, месяца через полтора ты забудешь, что руку ломал, по себе знаю, а кость в месте перелома еще крепче становится. Главное – жив остался.
– Спасибо вам, – произнес он вместо приветствия. – Спасибо, что спасли мне жизнь, и еще за то, что отец разрешил взять мне в жены Алишу. Даже не знаю, за что я больше вам благодарен.
Тотайшан говорил на общеимперском языке плохо, да еще и волновался, но я его отлично понял. Да, дормону, для того чтобы понять, что нет в жизни ничего важнее, чем счастье детей, потребовалось пережить смерть сына, когда он уже совсем решил, что потерял его.