Но для начала я распорядился произвести обмен, придав Ратману Дурову лучшие конные сотни, которые имелись в остальных двух полках. В обмен они получили столько же и даже больше пеших стрельцов. В итоге полк Дурова убавился на пару сотен, зато теперь он стал исключительно конным – что-то вроде бригады быстрого реагирования.
Теперь его задачей было прикрытие левого фланга ратников Годунова и патрулирование на южных рубежах с целью обеспечения прежней скрытности наших действий. В перспективе, когда мы возьмем все, что запланировали, я наметил разделить его полк, перекинув половину в Колывань, а прочих в Юрьев, который пока еще именуется Дерпт. Задачи прежние – патрулирование мелкими разъездами вдоль новых границ и контроль. Одним – за действиями поляков, вторым – за возможной высадкой шведов с моря. Раньше лета ни те ни другие не опомнятся, но рисковать не хотелось.
В городах, по моим прикидкам, должны были оставаться небольшие гарнизоны – всего по сотне стрельцов, за исключением наиболее уязвимых приграничных и приморских – там по полторы, а кое-где и две. В Колывани я рассчитывал разместить сразу полутысячу – все-таки столица. Получалось вроде бы как у шведов, но с той лишь разницей, что подмога им, если что, придет достаточно быстро – Ивангород и Ям под боком, Псков и Великий Новгород тоже недалече.
На сей раз Шеин во время проведения мною совещания смотрел на меня совершенно иначе, а после его окончания даже поднял заздравный кубок в мою честь.
Странно, но во взгляде царевича, устремленном на меня, промелькнула легкая зависть. Хотя, возможно, мне это просто показалось. Да и с какой стати ему мне завидовать, ведь номинально главнокомандующим под Нейшлоссом считался именно он, да и руководителем всей операции тоже. К тому же сейчас я вообще отпускаю его в свободное плавание – будет точно так же брать города, гордо въезжать в них, а у Колывани мы с ним соединимся в единый кулак, так что честь ее взятия тоже никто у него не отнимет. Опять же до Шеина первый из тостов произнес я и пил за здравие царевича, престолоблюстителя и наследника всея Русии Федора Борисовича Годунова, коему виват, виват, виват!
«Точно померещилось», – решил я, еще раз повнимательнее присмотревшись к царевичу и не обнаружив ничего подозрительного.
А на следующий день царевич отправился обратно в Нейшлосс, откуда и предполагалось его дальнейшее продвижение вглубь с половиной полка. К глубокой печали королевы, вместе с ними уехал и князь Александр Мак-Альпин. Мария Владимировна попыталась было оказаться наедине со мной, но я, выразив сожаление, заявил, что дел невпроворот, причем теперь уже не только у меня, но и у нее самой. И напомнил ей про составление писем, адресованных королям Швеции и Речи Посполитой, которые надо отправить в самое ближайшее время, благо что не далее как вчера в Ругодиве наконец-то появился привезенный из-под Яма дьяк Дорофей Бохин, совместно с которым ей и надлежит заняться подготовкой этих посланий.