Только представьте, выпускники «академии» Артемидора были настолько мудрыми и знающими, что я с огромным трудом сумел отыскать среди них кого-нибудь поглупее, чтобы они прислуживали в доме Веледы на Transtiber[168]. Мне хотелось, чтобы глаза и умы слуг были не такими острыми, ибо я опасался, вдруг они сумеют разглядеть какую-нибудь оплошность, которую я совершу в их присутствии. И еще, я брал в свой особняк только слуг-юношей, потому что даже самые ненаблюдательные и совсем юные девушки скорее заметили бы какие-либо промахи и несоответствия в моем поведении или манерах. Конечно же, я постарался, чтобы эти юноши никогда не видели своего хозяина Торна, и вдобавок не позволял им встречаться с рабами из дома Торна, расположенного на другом берегу реки. Я держал оба своих особняка изолированно один от другого, точно так же, как это я делал со своими двумя «я», — существовало два различных круга близких друзей Торна и Веледы, и в гости к ним ходили абсолютно разные люди. Я отоваривался в разных лавках, посещал разные арены и театры и даже прогуливался по вечерам в разных общественных садах.
Поскольку рабов во всех трех моих резиденциях имелось очень много, они были не слишком загружены работой. Вдобавок жили они в очень удобных домах, расположенных поблизости, — я не скупился, потому что, разумеется, торговля рабами приносила мне гораздо больше денег, чем мое маршальское mercedes, и я мог тратить эти деньги по своему усмотрению.
Во всех моих домах стояли дорогие кушетки с матрасами, набитыми настоящим пухом; мебель была сделана из тенарского мрамора, капуанской бронзы и деревьев цитрусовых пород из Ливии; в обоих городских домах имелись мозаичные стены, выполненные теми же художниками, которые украшали собор Святого Аполлинария. В доме Торна я со своими гостями обедал за столами, уставленными серебром, у каждого блюда имелись ручки, выполненные в виде лебедя. В доме Веледы в каждой спальне имелось этрусское зеркало, из настоящего стекла, и когда кто-нибудь смотрелся в него, оно отражало еще и рисунок из цветов, который был выгравирован на обратной стороне. В обоих городских домах посуда под напитки также была стеклянной — из египетского, так называемого «поющего» стекла, такого дорогого, словно это были драгоценные камни. Когда сосуды стояли на столе или даже просто на полке, каждый бокал, чаша и кубок звенели в унисон с голосами беседующих в комнате.
В своем доме в Новы я также повесил музыкальный инструмент, который обнаружил в далекой деревушке в Байо-Варии; такого я нигде больше не встречал. Крестьянин, который продал его мне, не знал, кто и когда его сделал, однако было ясно, что инструмент этот очень древний. Он состоял из камушков различной величины; середина каждого была высверлена подобно перевернутому сосуду; их вес постепенно возрастал от четырех унций до четырех либров; каждый камень висел на отдельной веревке (хотя позднее я перевесил их на серебряные цепочки), и когда их затыкали или ударяли по ним, они издавали различные звуки, невероятно чистые и мелодичные. Один из моих домашних слуг в Новы обладал талантом к музыке и научился играть на этом инструменте маленькими молоточками так виртуозно и мелодично, словно это была кифара.