Рыцарь «змеиного» клинка

Теодорих Страбон — или, как послушно называли его подхалимы, Теодорих Триарий — прекратил рычать, обнаружив меня, и голосом, напоминавшим скрежет камней друг о друга, спросил:

— Ist jus Amalamena, niu?

Я кивнул, словно от испуга лишился дара речи, поднял золотую цепочку и показал ему висевшие на ней украшения. Он подался вперед, чтобы взглянуть на них в тусклом свете — сначала одним глазом, затем другим, — и проворчал презрительно:

— Да, всё как мне и описывали. Глупая женщина, которая носит рядом со священным символом монограмму своего tetzte брата. Полагаю, ошибки быть не может. — Он ткнул остроконечной бородой в сторону бездыханного тела принцессы и поинтересовался: — Тогда кто же эта женщина?

Я ответил, притворившись, что мне трудно об этом говорить:

— Она… ну, в общем, это Сванильда. Моя служанка. Она попросила меня… поменяться с ней местами. Бедняжка очень боялась… что ее могут изнасиловать… или еще хуже.

Страбон грубо расхохотался:

— А ты, выходит, не боялась, niu?

— У меня есть надежная защита, — произнес я, стараясь говорить как можно убедительнее, и снова показал ему подвески на цепочке.

— Да ну? И кто же тебя защищает? Тор? Иисус Христос? Или твой nauthing брат?

— Нет! Вот этот амулет. — Я поднял его, отделив от крестообразного молота и монограммы. — Вот этот флакон с молоком Пресвятой Девы Марии.

— Акх! Так вот на кого ты уповаешь, презренная девственница! — Он загоготал так громко, что занавески на противоположном окне повозки заколыхались. — Ну, девственность — это достоинство, еще более соблазнительное для вора, чем твоя принадлежность к королевскому роду. Буду очень рад добраться до твоей вишенки…

— Молоко Пресвятой Девы Марии, — перебил я, — это настоящая реликвия. — Я закатил глаза, придал лицу притворно набожное выражение и свободной рукой перекрестил лоб.

Страбон тут же перестал смеяться и понизил голос, перейдя с громкого скрежета на хриплый шепот:

— А ты не врешь? — Страбон снова подался вперед и, чуть не касаясь флакона своим глазом, тоже перекрестился. — Ну что ж, — снова громко проскрежетал он, испытывая одновременно трепет и разочарование, — я не могу оскорбить Деву Марию, ограбив девственницу, которая носит на груди ее священную реликвию.

Я вознес про себя благодарность — но не какой-то там святой деве, а своей собственной находчивости. Хорошо, что я обнаружил, что Страбон так суеверен и его просто обмануть. Но тут он вытянул вперед свою огромную ручищу и без всякого почтения схватил меня за запястье, да и обратился он ко мне тоже без особого уважения: