Я ничего не ответил, только бросил на него презрительный взгляд. Страбон снова повернулся к optio:
— И еще вот что, Осер…
Мне очень хотелось услышать, какие указания даст ему Страбон, но меня поволокли в темноту, и, после того как лошадей снова впрягли в повозку, мои стражи довольно грубо затолкали меня внутрь. Тело Амаламены уже исчезло, ничто не напоминало о ней, только небольшое подсохшее кровавое пятно на том месте, где она лежала. Я спросил своих стражей, что станется с ее останками. Я боялся услышать, что такое привлекательное молодое тело, еще мягкое и гибкое, может соблазнить грубых воинов и они надругаются над трупом.
— Мы остроготы, как и ты, — высокомерно напомнил мне один из стражников. — Мы не оскверняем тела умерших. С твоей служанкой поступят так же, как и с остальными воинами, павшими в этой стычке.
Однако оба моих стражника не были столь же предупредительны с живой молоденькой женщиной. Стоило мне опустить занавески в carruca, как они заставили меня широко раздвинуть их с обеих сторон. После этого оба принялись отпускать грубые шуточки и при помощи пошлых жестов уговаривать меня приготовиться ко сну. Это означало, что я должен раздеться догола, пока они глазели на меня при свете лампы. Я, не обращая на них никакого внимания, просто улегся в одежде на походное ложе Амаламены и закрыл глаза, пытаясь хоть немного отдохнуть и все обдумать. Очень уж стремительно и непредсказуемо развивались события.
Разумеется, я глубоко скорбел о погибшей принцессе и все еще ощущал ее присутствие в carruca. Я, как помните, побрызгался духами Амаламены, а всем, что осталось от нее, был лишь удушливый brómos musarós, который перешибал даже крепкий аромат роз. Однако мне не хотелось вспоминать о том, как умерла Амаламена. Я предпочитал запомнить ее такой, какой я видел принцессу в последний раз: оживленной, веселой, строившей планы на будущее. Я надеялся, что мне вскоре представится случай переодеться во что-нибудь свежее и поменять внутреннее убранство carruca, насквозь пропитанное отвратительным запахом.
В то же время я перебирал подвески на цепочке, висевшей у меня на шее, и молча возносил молитву — хотя и не какому-то определенному богу: «Пожалуйста, пусть Сванильда благополучно доберется до Теодориха!» С того момента, как мы покинули Константинополь, все шло совсем не по плану, однако я был жив, хотя и попал в переплет. Положение мое было рискованным, особенно если Теодорих уже получил договор, а ведь Страбон уверен, что уничтожил его.
Было и еще кое-что, что меня беспокоило. Лежа в carruca, я мог слышать шум, доносившийся из лагеря, и строить догадки, что там происходило. Страбон приказал раздеть всех наших убитых воинов. Победители соберут оружие, доспехи, кошели с деньгами — все то, что сочтут полезным, а затем обнаженные трупы сбросят в реку. Я полагал, что именно это они уже проделали с телом Амаламены. Едва ли это можно было считать достойным погребением для моих соплеменников, но я сомневался, что мертвых заботит мирская суета. Вспомнив слова старого Вайрда, я от души надеялся, что они будут жить дальше — в образе рыб, водоплавающих птиц, выдр, орланов и других речных обитателей…