Мы ехали весь день, останавливаясь, лишь когда воинам надо было сменить лошадей и напоить их. Два или три раза стражи приносили мне еду и питье из имевшейся в обозе провизии: холодное копченое мясо или соленую рыбу, черствый ломоть хлеба, кожаную чашу с вином или пивом. Тогда же мне разрешали ненадолго вылезти из повозки, чтобы размять ноги и облегчиться. Разумеется, я делал это как женщина и, конечно же, в присутствии одного из воинов, который стоял на страже неподалеку, со злорадством поглядывая, как благородная принцесса облегчается подобно самой последней крестьянской девке.
Мы продолжали двигаться на северо-восток, очевидно, прямо к Сердике. Я слышал, что это довольно большой город, но не знал, принадлежал ли он Страбону, или же тот просто выбрал его в качестве места, где будет удобно содержать принцессу и торговаться с Теодорихом. Ничего, подумал я, со временем это выяснится. Однако, продвигаясь столь быстрыми темпами, мы не добрались до Сердики в тот день, и, когда разбили лагерь для ночевки на обочине дороги, я обнаружил, что у Страбона имелись на принцессу Амаламену свои планы. Он не собирался ограничиваться тем, чтобы просто держать ее в качестве заложницы.
Carruca, несмотря на то что ее все еще охраняли двое воинов, поставили довольно далеко от остальных. Я предположил, что это было сделано для того, чтобы я мог есть, спать и справлять естественные нужды вдали от любопытных глаз. Действительно, мне вскоре принесли ужин — на этот раз горячую еду, — таким образом избавив меня от толкотни среди воинов у костров. Но после того как я поел, совершил вынужденное путешествие в кусты и, насколько было возможно в этих условиях, вымылся перед сном, у повозки неожиданно возник Страбон. Без всяких приветствий, не спросив у меня разрешения — если не считать отрыжки, которая свидетельствовала о том, что он тоже хорошо поел, — он забрался в carruca и улегся рядом со мной.
— Что это значит? — холодно спросил я.
— Акх, женщина, тебе совсем немного удалось поспать прошлой ночью. — Он снова рыгнул. — Я окажу тебе любезность и сам прослежу, чтобы этой ночью ты хорошенько отдохнула. Ты будешь спать со мной, и сон твой будет крепок после того, как я удовлетворю тебя. Теперь можешь погасить лампу и задернуть занавески. Ты ведь не хочешь, чтобы стражники все видели?
Не испытывая страха, но в искреннем изумлении — потому что я уже было поздравил себя, что избавился от посягательств, — я произнес:
— Ты говорил, что уважаешь мою священную реликвию. Что не станешь насиловать меня.