— Он снова сделал это…? — в конце концов не сдержался Владимир, в его голосе смешались отвращение и страх, которые он даже не пытался скрывать, Тане даже стало смешно. Взрослый мужчина, а его настолько выбивают из колеи такие вещи, когда она почти ребенок, а относится к этому совершенно спокойно. Хотя нет, смешного здесь ничего не было, просто за годы чувство юмора у Тани стало каким-то странным, не понятным другим людям. Но если бы она не цеплялась бы за него, как за соломинку, она бы сошла с ума.
— Да это ничего страшного, — заверила его Таня, — если бы он делал это один, а не с дружком своим, — глаза Владимира стали круглыми, как монеты, — и… у меня все меньше и меньше желания возвращаться туда, — позволила себе небольшую откровенность девочка, — будь моя воля я бы вообще бежала сломя голову далеко-далеко… Да некуда бежать.
— Хочешь я помогу это устроить? — участливо предложил Владимир и Таня вспомнила свои мысли о том, что из рук одного педофила просто попадет в руки другого. Этого ей совсем не хотелось, к тому же в руках того она была хотя бы рядом с мамой. И с Люсей заодно.
Но… как смотреть им в глаза после всего этого?… Так и жить, не отрывая взгляда от собственной обуви?
А ты как хотела? — спросила себя Таня, — что такое любовь, по-твоему? Подставлять свое тело для новых и новых ударов. Чтобы только они были счастливы… Хоть немного счастливы. Те люди, ради кого ты живешь.
— А… чем закончилась история с Наташей? — вдруг, словно опомнившись, спросила она. И ненадолго забыла о собственных проблемах.
— Она пока ничем не закончилась, — вздохнул Владимир, — девочка так и бегает за Киром… А он… уперся, он бредит, уверяет, что ему нужна ее сестра…
— Люся? — как-то заторможено переспросила Таня, — зачем?
— Наверное, затем же, зачем и Наташа, — пожал плечами Владимир, — но я не позволю ему…
Таня сжала кулаки и посмотрела в другую сторону, чтобы он не заметил того, как изменились ее глаза.
Ей вспомнился тот день, когда отчим посмел в первый раз воспользоваться ее беспомощностью, сейчас казалось, что с того момента прошла целая вечность. Тогда она была таким же хрупким, доверчивым и замкнутым ребенком, как Люся, у нее были такие же чистые глаза. Она отлично помнила свою первую боль, слезы обиды и ненависти, чувство грязи, которое не смыть, не сбросить, не забыть… К нему можно только привыкнуть, что и произошло со временем.
Тане стало также страшно, как в тот момент, когда ухмыляющийся отчим заламывал ей руки, чтобы связать бельевой веревкой. На глазах невольно выступили слезы.