– Что за манеры! – Настоятель хлопнул Фартингейла по спине и от души рассмеялся. Затем развернулся к выходу, сжимая Библию, словно кирпич, который хотел куда-нибудь пристроить. – Зайди в мой кабинет после завтрака, Фелпс, – добавил он. – А Фартингейл закончит вводную часть.
– Ну что, Графиня, – начал Фартингейл, когда Настоятель исчез из виду. – Мы уже поразили Настоятеля, да? Вот и умничка. Знакомься, Поппл, – новый студент, – сказал он соседу, приземистому толстяку с кривыми зубами. – Его зовут Графиня Пото.
И так «Графиня Пото» стало моим прозвищем – вернее, одним из них. Мои друзья-семинаристы почуяли кровь. За время завтрака, пока я знакомился с Попплом, Гэнни, Хиксом, Макгрэтом и другими студентами, меня одарили и другими именами: Пердунишка и Ой-хромой. Я жевал бобы, стараясь говорить как можно меньше. Я вошел в здание преисполненный надежды – а теперь, содрогаясь от узнавания, вспоминал одинокие дни в школе, где меня дразнили остальные мальчишки или я сиротливо играл на площадке.
– И что тебя сюда привело, Графиня? – поинтересовался Гэнни.
– Церковь – мое призвание, – со страхом пробормотал я.
Они хохотали до упаду. А к концу завтрака Фартингейл, Поппл и Гэнни избрали себя моими мучителями.
– Да они просто горланят много, – беззаботно пояснил Настоятель, барабаня пальцами-колбасками по Библии. Я вернулся в его кабинет после завтрака и пересказал кое-что из разговоров. – Боюсь, если ты считаешь Церковь своим признанием, ты здесь исключение, – объяснил он. Меня немного смутила непосредственность, с которой он объявил эту новость. – Большинство этих ребят – младшие сыновья, неудачники в других ремеслах, либо вообще здесь не по своей воле. В этом все и дело. – Он сел обратно за стол и сложил руки в толстый, лишенный остроты шпиль. Я задумался, относится ли это и к нему. – В общем-то, да, – ответил он, читая мои мысли. – Я хотел стать каменщиком, но не вышло – разве что наперекор всем и вся. – Он замолчал и усмехнулся. – И вот я здесь, возвожу теперь человеческие души. Или чиню. – Я повесил голову, пытаясь сдержать слезы. – Послушай, сынок, я тебе кое-что скажу, – добавил он, заметив мое расстройство, и взял мою руку в свою огромную милосердную лапу. – Это вымирающая профессия. Боюсь, что Церковь движется к вымиранию. И дарвинизм ей на пользу не пошел. Вся эта чепуха, происхождение от обезьян отворачивает от нас людей. Через сотню лет этой семинарии не станет, а твоя церквушка в Тандер-Спите превратится в пустую скорлупу.
Я ничего не сказал; просто сидел, невыразимо несчастный.