Официант принес мне капуччино, разлил его на блюдце и даже не извинился – он слушал плейер. В газете сообщалось, что ложные вызовы «скорой» участились на пятьдесят процентов: надуманные беременности подходили к бесплодному и закономерному концу. В большинстве случаев, по данным статьи, беременность оказывалась скоплением газов, и женщины чувствовали себя намного лучше, от них избавившись. Бедный озоновый слой, подумал я. Вдалеке раздавался вой сирен.
– Вскоре последует неизбежная депрессия, – цитировали доктора Кита Ивза, теперь непререкаемого терапевта покачнувшейся психики нации, – и все мы вступим в период траура по тому, чего никогда не было. – В печати убирали его заикание. – В «Лебедином озере» лебедь бьет крыльями, прежде чем умереть. И то, что мы сейчас наблюдаем, – финальный акт тоски, разочарования и смирения, прощальный танец Homo Britannicus.
Этого у него не отнимешь – слова он подбирать умел.
В статье также отмечалось, что закономерный спад величайшего в истории приступа массовой истерии порождал хаос практического характера, и по-настоящему нуждавшимся в скорой помощи приходилось ждать на сорок семь процентов дольше, чем предписано по нормам здравоохранения. Некоторые бедняги в результате умирали, прочитал я. Теперь решили ввести штраф в сотню евро за каждый ложный звонок. Появилась целая небольшая индустрия в виде лже-повитух, предлагавших непрофессиональные услуги псевдороженицам. Я подумал о Роз и Бланш с их какао, модными соломинками и жалким трудолюбием, вздохнул и отодвинул чашку и блюдце в сторону. Не кофе, а пойло какое-то.
Я ушел.
В подземном переходе я с боем пробрался сквозь толпы субботних покупателей, уличных торговцев, бездомных и туристов. Словно послушный экскурсант, прошел по указателям, поднялся по каменной лестнице, вонявшей мочой, и выбрался на воздух рядом с охранявшим Музей трицератопсом из стеклопластика в натуральную величину.
Молись Богу, чтобы ты гнался за химерой, пробормотал я, подходя к огромному зданию. Войдя под арку главного входа и ступив в полумрак, я вспомнил об Ионе.[128] Чрево Музея полнилось шагами, эхом и перешептываниями. Я посмотрел наверх. Карнизы покрыты изразцами с орнаментами; витражные окна преломляли свет, разбиваясь на тысячи цветов, рисуя на глянцевых стенах случайные узоры. Это не кит, вдруг понял я, а пещера Аладдина, чудовищная в своей грандиозности – ни кусочка без украшений. Я знал, что бы сказал Пастор Фелпс. Он всегда испытывал отвращение к декору. Что-нибудь про Сатану, нашедшего работу для праздных рук. И о поклонении высеченным кумирам. И осенил бы себя крестом.