Я хотела говорить о нем сейчас.
— Во время январского восстания Траугутт обратился с воззванием «К братьям полякам иудейского вероисповедания», — начала я тихо.
— Братья поляки, — с презрением повторил ты. — Траугутт был романтиком, поэтому проиграл. Теперь жидокоммуна возьмет все.
Тогда я поняла, что твой антисемитизм, как неизлечимая болезнь, и мы должны научиться с ней жить. Я должна. К счастью, она не убивает тех, кто ею поражен.
Еще раз я продемонстрировала то, что было для меня небезопасным. Это произошло после твоей дискуссии о евреях с мужем пани Цехны. Доктор удивлялся, что они так покорно шли в газовые камеры.
— Они всегда будут лизать руку господину, — сказал ты. — После занятия русскими Вильнюса выслуживались перед НКВД, один перед другим. Сдавали скрывавшихся польских офицеров, принося как доказательство отпоротые от мундиров пуговицы с орлами. Это выглядело так же, как если бы они приносили отрубленные головы.
— Ну да-да, — соглашался с некоторой грустью доктор.
И тогда я пожертвовала листовкой, которая являлась для меня реликвией.
Я подобрала ее на улице, когда была еще «той».
Не знаю, зачем я это сделала. Спрятала листовку, а потом унесла с собой из гетто. Это было сумасшествием, потому что в случае обыска меня бы ничего не спасло. Листовка — это уже доказательство. И теперь она была доказательством против ваших слов. Твоих и доктора.
«Братья!
Призываем вас к сопротивлению. Не верьте в то, что вам говорят! Знайте, никто из ваших близких, вывезенных из Варшавы, не остался в живых! Все были сожжены в крематориях Требинки, Бельца, Майданека! Братья, не давайтесь покорно отправлять вас на смерть, сопротивляйтесь. Вы должны защищаться, хотя бы для того, чтобы, умереть с честью! Смерть палачам!
Еврейская организация сопротивления».
Когда все спали, я тихонько спустилась в столовую и положила листовку на стол. До утра не сомкнула глаз. Слышала, как встала пани Цехна, начала хлопотать на кухне. Как проснулся Михал, как он бегал по лестнице взад и вперед. Затем встали мы. Обычно я сама вносила тарелки в столовую, а сейчас подала их тебе и с улыбкой произнесла:
— Пусть хоть раз будет иначе.
Сначала наступила тишина, а потом я услышала твой холодный голос:
— Цехна!
Началось следствие. Прежде всего под подозрение попал Михал. Хотя все показывало на меня. Это я прислушивалась к вчерашней дискуссии о евреях, это я вручила тебе тарелки. Но ты не принимал это во внимание. Не думал, что я могу иметь с этим что-нибудь общее, поэтому вычеркнул меня из списка подозреваемых. Михал защищался со слезами на глазах, а я мысленно извинялась перед ним.