В нем было что-то от деревенского ксендза, хотя он работал в столичном загсе.
— А другой день вы бы могли предложить? — поинтересовался ты.
— Только в марте.
— Ну хорошо, пусть будет этот, — проговорил ты и снова взглянул на меня. Я в ответ кивнула.
Мне хотелось, чтобы была именно эта дата.
— Уважаемая пани, вы возьмете фамилию мужа или оставите свою?
— Возьму фамилию мужа, — ответила я без раздумий.
Наконец-то в моей жизни хоть что-то станет правдой.
Но судьба снова отвернулась от меня. И очень скоро.
Я еще не знала об этом, когда ты надевал мне на палец обручальное кольцо в присутствии взволнованного Михала и твоих коллег. На свадьбу они явились гурьбой. Может, хотели посмотреть на меня. Пришел и профессор, он был уже совсем больной. Ты сказал, что у него рак гортани. Профессор говорил неразборчиво, хрипел. Я ловила на себе его теплый взгляд и чувствовала, что он пришел из-за меня.
— Желаю вам, пани, и вам, пан коллега, счастья. Вы его заслужили, как никто…
Если бы профессор знал обо мне все, разве такими были бы его слова? Может, тогда он сказал бы: «Нужно уметь себя прощать». Только самого себя простить не мог. Он привез сюда свой американский ад, который его убивал, — угрызения совести…
Втроем мы отправились на свадебный обед в «Бристоль».
Нас обслуживали официанты. Михал неуверенно брал себе на тарелку еду с блюда. Я с волнением смотрела на него.
— Ну вот, черт побери, собрались одни Кожецкие вокруг меня, — говорил мальчик, желая скрыть стеснение.
— Михал, — сделал ты ему замечание.
Ты сидел от меня по правую руку. Михал — по левую. Вы оба были рядом. Именно этого я и хотела, когда в мае сорок четвертого открыла тебе дверь. Чего мне еще желать? Все исполнилось…
Вечером, когда мы лежали в постели, я подумала, что это событие для меня переломное, теперь в моей жизни появилось больше правды. Но ложь продолжала следовать со мной одной дорогой. На свидетельстве о нашем браке появились фальшивая фамилия и фальшивые имена родителей. Ложь невозможно так легко уничтожить. Она прилепилась ко мне сильно, и я могла только отскребать ее по кусочку. Я радовалась, что, представляя меня, ты можешь сказать: «Моя жена» без обычной прежде фразы: «А это моя Кристина», которой предшествовала легкая пауза. Теперь тебе было проще. Как-то на рассвете ты мне сказал:
— Ты мудрая женщина. — Интонация твоего голоса не позволила мне ответить шуткой. — Если бы тогда я увез Марысю под Краков, то после ее смерти не смог бы себе этого простить…
Я это знала с самого начала и, может быть, соглашаясь с такой ненормальной ситуацией в доме, думала больше о себе. Смерть Марыси за стенами нашего дома разделила бы нас навсегда.