Я переводила с чувством, будто каждая страница приближает меня к нему. Настолько увлекалась, что ходила, как ненормальная.
— Не перебарщивай с этим французом, — сказал мне Михал, глядя в глаза. — Как-нибудь вместо тарелок положишь на стол веник с совком…
Я рассмеялась, только для того, чтобы скрыть замешательство. В своем отношении к Михалу я тоже чувствовала фальшь. Две версии моей жизни были несовместимы. Однажды проснулась в жутком настроении, все во мне клокотало, бунтовало. Всегда происходило так, что секс врывался в мою жизнь, как дело неблаговидное. Моя любовь отобрала тебя у Марыси, а мысли о том человеке угрожали нашей любви. Все непросто. Я оказалась в ситуации, когда должна заглушать то, что запрещено, а на самом деле было естественной потребностью… Случайно услышала в нотариальной конторе, как одна из сотрудниц сказала коллеге, что шеф питает ко мне слабость.
— А чего удивляться, — проговорила та, — у нее глаза курвы… — Повернувшись, она увидела, что я стою в дверях.
Я долго не могла забыть этих слов. Но разве это неправда? Моя вторая натура отзывалась во мне со страшной силой, ведь на ней, выражаясь интеллигентно, лежал груз моего опыта по части мужчин…
У старшего сына портного родился ребенок. Он пришел к нам с просьбой стать крестными родителями. Мы не могли отказаться. С этой миссией для меня были связаны дополнительные переживания, например необходимость исповедаться. Это ожидало и тебя, и тоже не без проблем, ведь ты же состоял в партии. Пан Хейник все предусмотрел и обсудил с ксендзом в Миляновке. Мы должны были явиться туда поздно вечером в определенный день. С кислой миной ты вел машину, а я вспоминала молитву, которой меня учила Вера перед выходом из гетто, но, кроме «Отче наш…», в памяти ничего не всплывало. Легче было с другой — «Верю в Бога Отца и Иисуса Христа Господа нашего». Неожиданно почувствовала почти боль: ведь Христос не мой Господь, и я от него безнадежно далека. Но всегда оказывалась ему чего-то должна и никак не могла рассчитаться. Подумала, может, рассказать все ксендзу и попросить его окрестить меня. Но тотчас отогнала эту мысль.
В костеле горела только лампадка при алтаре. Ты исповедовался первым, потом был моя очередь. Я еле заставила себя встать на колени. Желание убежать оказалось настолько сильным, что пришлось ухватиться за стенку исповедальни. Наконец мои непокорные колени согнулись.
— Хвала Господу нашему Иисусу Христу, — промолвила шепотом, когда голова ксендза наклонилась к решетке. Но это уже были пустые слова.
Я не чувствовала, что совершаю святотатство, исповедуясь в ненастоящих грехах. И мне, и тому человеку определены роли, которые мы должны сыграть.