Оно подавало печальные звуки, от которых хотелось плакать. Гук поставил связку листовок и медленно обошел дуб с восточной стороны. Виктор тоже поставил свою и подошел ближе. В развилке дерева, метрах в трех над землей, висел Храпатун. Он медленно поводил лапами, как будто куда-то плыл и заунывно подвывал. В полуметре от его носа висел крупный желтый желудь.
— Ты чего там делал? — спросил Гук.
— Я-а-а-а-а! — завыл Храпатун. Начало было знакомым. — Я-а-а-а же-е-елу-у-дь хотел сорва-а-ать!
— Ну и кто так рвет желуди? — с усмешкой спросил Гук.
— Я-а-а-а! — ответил Храпатун и зарыдал. — Я за ним протискивался, протискивался и, когда уже совсем было протиснулся, так затиснулся, что вытеснуться уже не мо-о-о-о-г! — Рыдания Храпатуна перешли в сплошной вой.
Гук огляделся, подхватил толстую палку и, растворившись в мелодию, полетел к развилке. Через секунду он оказался на дубе.
— Вдохни! — скомандовал Гук.
— Не могу-у! — ответствовал Храпатун.
— Вдохни, если не собираешься здесь висеть всю жизнь. Если у тебя другие планы, тогда не вдыхай. Храпатун по-страшному выпучил глаза и со свистом втянул воздух. Гук сунул в развилку палку и заклинил стволы.
— А теперь выдыхай!
Храпатун выдохнул, тряпочкой выскользнул из развилки и мешком полетел вниз, чуть не упав на еле отскочившего Виктора. Гук трелью слетел вниз.
— Ты бы сшибал их что ли. А-то все время так висеть будешь, — он протянул Храпатуну тот самый крупный желудь.
Храпатун взвизгнул от радости, сунул желудь за щеку и, что-то напевая, поскакал с опушки. Память у него была чрезвычайно коротка.
— Скоро опять откуда-нибудь доставать придется, — вздохнул Гук, глядя ему вслед, затем поглядел на солнце, рубиновыми кусочками видневшееся меж верхушек сосен и проговорил:
Солнце красное верхами
круглисто палится.
Тучность облачными мхами
перисто волнится.
Пушноиглая сосна
засоснилась густо.
Сообщает мне она
радостные чувства!
Гук весело повернулся к Виктору. Тот заулыбался. Стих ему показался великолепным. А потом они собрали полную рубашку желудей, которую Виктор завязал узелком, и, отягощенные увеличенной ношей, прошли они ромашковой прогалиной и очутились перед корявым огромным буком.
— Это мой дом, — сказал Гук, — заходи.
Он отворил дверь, сливавшуюся с корой бука. Виктор вошел в светлую комнатку. Ничего прекраснее он не видел. Тут были стульчики, плетеные из березовой коры. Стены были украшены сушеными веточками вербы и кленовыми листами. На полу лежали узорчатые циновки, плетеные из сухой осоки. Даже окошко было — слюдяное! Но самое главное — камин! Настоящий камин, сложенный из серых булыжников, сверху которого располагалась лежанка, великолепная лежанка, устланная сухой соломой и еловыми ветками. Как здесь, наверное, было здорово лежать в тепле, когда на улице завывал и стучал в слюдяное окошко холоднющий, колючий ветер! И потягивать чай с прошлогодним шиповником, смородиновым листом!..