- Ты забыл о римлянах?
- Что римляне? Я много повидал их и знаю, чего они хотят. Они согласятся на самую кровавую твою тиранию, лишь бы ты уверила их, что не будешь посягать на соседей, утвердишь культ римского народа, поклянёшься в верности, ну и преподнесёшь щедрые дары. Тут в Сикионе, как раз, гостит один римский осёл, Либанием его зовут, я слышал, что продажнее сыскать трудно, так мы можем через него всё и устроить, за деньги он поручится за тебя перед своими.
- Нет, ты не понимаешь... Я не остановлюсь, пока не исполню предначертания. Да и что толку в этом городе без стен? Сидеть на акрополе, словно в тюрьме, я не намерена. Нет, я возьму Патры лишь для того, чтобы привлечь её тем пожаром, что мы устроим, потом же мы выступим на битву...
- Госпожа, Диомед возвращается, - сказал второй разбойник, что посматривал в сторону ворот. Каллисто обернулась и позвала юношу к себе, когда он подошёл, она схватила его и заставила возлечь рядом с собой, в это время и хозяин, долго провозившись, принёс другое вино.
- Ты подоспел как раз вовремя, теперь мы совершим возлияние и выпьем, - фессалийка попробовала вино и довольно кивнула головой. - Вот это вино достойно нас. Разбавлять мы не будем, убери всю эту воду, воистину, те, кто отважился пойти со мной, достойны пить кровь врагов своих и чистое вино.
Она налила себе почти полную чашу и торжественно полила под стол, презрев все увещевания хозяина не разводить грязи, остальные последовали её примеру, она же сказала:
- Отец мой, бог светоносный, ты видишь и сам, что я не забываю о тебе, что приношу благостные жертвы. Смотришь ли ты на меня с этого звёздного неба? Любишь ли дочь свою? Лишь об одном я всегда прошу тебя - чтобы помог мне в отмщении моём, коли ты вернул меня к жизни в тот далёкий день.
Закончив, она осушила чашу до дна, пустив по подбородку тонкую красную струйку, и глаза её зажглись золотистым огнём. Ономакрит шепнул, усмехнувшись:
- Она, что, считает своим отцом Аполлона? Не много ли на себя берёт?
Зена с Габриэль не могли удержаться от того, чтобы посмотреть на фессалийку через колонны, они повернулись на своём ложе лицом к ночи и замерли. Каллисто была одета в лёгкий льняной панцирь, под ним же - в алый хитон до колен и с рукавами примерно до локтей, она вытянулась вдоль ложа, и было видно, что на ногах у неё красные аркадские сапоги с каким-то рисунком. В этом неверном освещении её волосы грезились цвета огненного золота, глаза же разгорались всё ярче, и казалось, что в ней, воистину, горит кровь богов. Светлое и красивое лицо, казалось, не несло зла, и лишь, когда она вспоминала о чём-то, по нему проходила жестокая тень, и губы хищно подрагивали, улыбка же её не грела, ибо чувствовалось, что улыбается она чему-то мрачному. Диомед был ей под стать, такой же юный и дышащий своей силой, с телом легкоатлета, длинными тёмными волосами, что носил на манер древних спартанцев, чуть женственными чертами красивого лица, только печати божественного в нём не было, но цвела хрупкая жизнь смертных. Она много пила и всё сильнее распалялась, обнимая своего любовника и прижимая его к себе, было видно, что она гораздо сильнее его.