Петер Майцен горько усмехнулся и покачал головой.
«Да, дорогой мой граб, жизнь длинная и серая, лишь мгновения в ней золотые!.. А мы легкомысленно проматываем их, как проматываем золотую монету, когда она попадает нам в руки… Так повелось, что не умеем мы обращаться ни с золотом, ни со счастьем!»
Он бросил окурок и каблуком вдавил его в землю.
«Хватит. Оставим это! Мир, что лежит передо мной, тоже из золота. И я сейчас в нем. Вон там, в тени граба, белые мостки. Они белеют, как белая утка, как белая чайка, как белый лебедь. Далеко они, в самой глубине, а какие они светлые и живые! Ей-богу, живые! Разве не удивительно, что иногда, когда поблизости нет человека или животного, неживые предметы вдруг оживают? И какие между ними гармоничные отношения… Да, все живое! И дорога живая. До чего же хорошо! Вместе с грабом и рекой, с ивами и отавой она прекрасно вписывается в песнь долины… А вон там, на склоне, стоит дуб. Выше — поле цветущей гречихи. Оно ласковое и розовое, как жаркая девичья песня… Когда над ним жужжат тысячи пчел, оно колышется и поет, словно лежит на склоне девушка в белом, глядит в синее небо и поет свою звонкую песню без слов… Но пойдем дальше! Над полем лужайка, а на ней усадьба. Среди старых фруктовых деревьев стоит красивый дом, крытый красной черепицей. Крыша, видно, новая. Конечно, новая, ведь свежеобожженная черепица полыхает на солнце, как пламя…»
Он улыбнулся и громко произнес:
— Красная крыша на солнце пылает, как пламя, среди зеленых деревьев!.. Ничего не скажешь, хорошее сравнение, яркое и…
Он не закончил фразы.
«Да, сейчас это хорошее и яркое сравнение, а не так давно было страшной действительностью. Дом ведь горел! Стены и теперь еще закопченные… Должно быть, во время войны горел. Разумеется, подожгли. Ничего удивительного, сколько домов сожгли! Темник тоже сожгли!»
«Как? Разве Темник сожгли?»
Подумав, он покачал головой.
«Не знаю… Впрочем, мне это не приходило в голову. Естественно! Мой рассказ кончается гибелью Темникара. И вообще я пишу о Темникаре, точнее, о его последнем дне: от зари, когда он проснулся с этой глыбой в желудке, до захода солнца, когда, сраженный пулями, умирал в Робах».
«Верно, но…»
«Никаких «но»! — поспешно возразил Петер Майцен, чувствуя, как в нем просыпается та неведомая сила, которая побуждает его творить. — Если б я начал писать о последствиях его поступка, я разрушил бы все здание новеллы, которое сейчас выглядит незамысловатым, но цельным. Все, что произошло в Темнике после его смерти, выходит за эти рамки!»
Однако все было напрасно. Неведомая сила не слушала формальных доводов разума, напротив — готовилась к взрыву. Он сопротивлялся, инстинктивно опасаясь, что новелла будет расти и потом разлетится на куски, как уже случалось не однажды.