Памятный день 11 августа. Меня срочно вызвали в штаб. Там все в сборе. После короткого доклада майор Шафран зачитывает приказ о награждении медалью за героическую оборону Сталинграда. В памяти мелькают студеные морозы, ветер, холод и голод, полно работы. Зачитывает фамилии награжденных. В первых — моя (Корсакова), Максимова, Скопецкая, Лукьянченко и еще несколько человек. На гимнастерку прикалывают новенькие медали.
— Служу Советскому Союзу!
Нам жмут руки, рассматривают медали, поздравляют. Новенькие медали блестят. Мы — герои дня. А работали все одинаково, безотказно.
Вечером капитан Лерман обнаружила первые признаки газовой гангрены у раненого в бедро. Циля Исааковна Винокурова приказала принести раненого в операционную. Приготовиться надо было операционной сестре Фире Чигиринской. Впрочем, она всегда готова. Черные кудри блестят из-под косынки, красивые темно-карие глаза, прямой нос, алые щечки. Тоненькая, миловидная. Она быстро подает инструменты, доктор во всю ногу режет лампасные разрезы. Но это не помогло. Раненый Моргунов беспокоен, стонет. Доктора Лерман и Винокурова ампутируют ногу… Применили все медицинские средства, но вот уже три дня, а Моргунов лежит безразличный ко всему. Из палатки эвакуировали Мукамова, Смирнова, позже Беседина, потом Артамонова и Данилова, а Моргунов все лежит: ни хуже, ни лучше. Все навещают его очень часто, но ничего больше сделать не могут. А я, видя, что он безразличен, поставила ящик с медикаментами под его кровать, не имея лучшего места, и ушла. Вскоре в операционную понадобился спирт. Обыскав ящик и не найдя даже бутылки, растерялась. Кто это мог сделать? Санитары все из раненых, еще не залечив раны, помогают, ухаживают за своими товарищами-однополчанами. Такого случая еще не было никогда. Сестры никогда не пьют спиртного, как и я. Вышла, села у палатки. Слезы обиды сами набежали на глаза. Заплакала, размазываю слезы по щекам. Подошел санитар. Узнав из моей бессвязной речи о спирте, рывком встал и крикнул: «Душу вытрясу!» Угроза могла быть выполнена — его атлетическое сложение не позволяло сомневаться. Но мне стало еще обиднее. Там, на столе, лежал раненый, ждал операции. Наркоза нет, хотели дать большую дозу спирта и оперировать… Не прошло и 10 минут, как вернулся санитар. Виноватого он не нашел, но высказал подозрение на послеоперационного Моргунова: пустую бутылку ночной санитар нашел у него под одеялом, когда перестилал простыни, и отнес ее в аптеку — с посудой было очень плохо. «Ну что вы, дважды ефрейтор, говорите!» — с нескрываемой уверенностью говорю. — Он и шевельнуться не может, а тут достать да выпить, столько труда!» Зашла в палатку. Точно! Гнойный запах перебивает спиртовый. И как только сразу не почувствовала. Моргунов спал долго и крепко, храпел и бредил, ходил в атаку. Температура высокая, пульс частый. Проснулся он бодрее и разговорчивее — произошел перелом в болезни. Он быстро стал транспортабельным, через несколько дней его эвакуировали в тыл. Мне крепко досталось. А через 20 дней пришло мне письмо. Моргунов извинялся, писал, что хотел умереть от этих мучений. Выпил спирт, вот ему легче стало, и он очень сожалеет о случившемся и всем шлет привет. Советует всем «газовикам» дать по пол-литра спирта.