Аник в первый раз за много месяцев покинула стены обители.
Она ехала на своей белой кобыле, грива и хвост которой в честь праздника была убрана разноцветными лентами, вслед за матерью настоятельницей, среди сопровождавших ее белиц на мулах. Сама мать Проклея, невзирая на возраст, восседала на горской лошади. Дальше следовали другие девушки, воспитанницы монастырской школы, и Аник чувствовала спиной завистливые их взгляды. Замыкала кортеж стайка служанок на ослах и мулах — только Ута была верхом на коне, и ехала она позади всех. А впереди кавалькады и за ней скакали джигиты верховного князя в праздничных белых бешметах. Встречные путники, и крестьяне, занимавшиеся своими делами на полях вдоль дороги, кланялись процессии, преклоняя колени, а мать Проклея благословляла их рукой, в которой сжимала драгоценные гагатовые четки.
Ощущение счастья переполняло душу Аник. Праздничное убранство лошадей, белые одежды джигитов, яркое синее небо, сверкающие горные вершины на далеком горизонте, цветущие сады вдоль дороги — все это, и еще чистый горный воздух, и щебетание птиц — нет, положительно, день был прекрасный, и жизнь была прекрасна, и завтра, а, может быть, даже и сегодня, она, Аник, увидит короля Марка… Жаль только, что она не могла поделиться своей радостью с подругой. Но порядок шествия был утвержден матерью Проклеей, которая строго-настрого приказала служанкам держаться подальше от родовитых девиц. И особенно предупреждала об этом Аник.
— Хватит того, что ты будешь в черном, — сказала мать Проклея. — Поедешь сразу вслед за сестрами, чтобы не портить вид процессии. Мы с тобой составим два единственных темных пятна на общем светлом фоне. Но эти глупые курицы будут завидовать твоей близости ко мне, а если ты еще и служанке своей позволишь ехать рядом с нами, то совсем испортишь им настроение. Нехорошо в такой радостный день злобствовать, не вводи их в грех…
— Ах, матушка, ну какое мне дело до их злобы и даже до сплетен! — возразила Аник. — Пусть себе злобствуют.
— Это — твои подруги. Во всяком случае, хотя бы кто-то из них должен стать твоей подругой. Смири хоть немного свою гордыню — они все из хороших домов, знатных семей…
Аник не возразила настоятельнице. Она только подумала про себя, что все они — напыщенные дуры, и что ни одна из них недостойна стать подругой ей, дочери Варгиза. Но оставила свое мнение при себе. И теперь завистливые взгляды, упиравшиеся в ее спину, совсем не портили ее прекрасного настроения. Пусть себе думают, что хотят. А с Утой она успеет наговориться — домашний арест, наложенный на девушку-шаваб в стенах обители, будет действовать и в Твердыне, и Ута будет жить в комнате Аник, а не вместе с другими служанками.