2.
Стук в дверь прервал течение ее мыслей.
— Кто там? — резко спросила она. Ведь сказала же, чтобы оставили ее в покое!
— Это я, матушка, — обрученная церкви (уже!) Замира скользнула в едва приоткрытую дверь. — Благородная Елена сказала, ты нездорова?
— «Благородная!» — пробурчала Мариам, ерзая в кресле. — Благородная дура, вот она кто, твоя Елена. Я просто устала.
— Позволь посидеть с тобой, матушка, — Замира, не дожидаясь разрешения, уселась на низенькую скамейку подле кресла.
— Может быть, расчесать твои волосы? Если у тебя болит голова…
— Не голова у меня болит, а душа! — в сердцах проговорила Мариам. — А волосы чесать хватает моих женщин. Ты — дочь короля, а не горничная.
— Бог велел трудиться, — серьезно возразила Замира. — Я обручена церкви, и я должна трудиться более, чем другие. А расчесать тебе волосы — это не труд, это удовольствие для души. Поухаживать за матушкой…
— Ну, если тебе этого так уж хочется…
Замира вскочила, вынула из прически Мариам гребни и заколки, вооружилась щеткой. Волосы Мариам, хоть и не такие густые, как в юности, были все еще хороши и лежали на плечах серебристыми волнами.
— А трудиться мне очень хочется, матушка, — болтала Замира, осторожно разделяя пряди и расчесывая каждую в отдельности. — Но мое послушание — быть наставницей моим племянникам, а где они, эти племянники? Скорее бы наш Марк угомонился, бросил бы войну, женился бы, пошли бы детушки…
Детей в семействе королей Межгорья воспитывали не матери, а тетки. Мариам, как правительница, признавала разумность такого подхода с точки зрения воспитания верности интересам королевства, однако мать в ней протестовала: надо же, какое недоверие!
— И мне бы очень хотелось вернуться в обитель, служить — ах, матушка, тебе невдомек, какое это для меня наслаждение: заботиться о сирых и убогих, лечить больных, облегчать страждущим их страдания, наставлять детей! Если бы я родилась не в королевской семье, я бы все равно, думаю, пошла бы в милосердные сестры. В том случае, конечно, если бы не была единственной дочерью у родителей, тогда бы мне пришлось выполнять иной долг, служить продолжательницей рода. Потому мне трудно понять благородную Елену — она-то ведь могла стать монахиней, а вместо того пошла замуж… Ах, опять грешна, сужу других, прости мне, Господи!..
«Да полно, моя ли это дочь, — думала Мариам, слушая ее болтовню и морщась. — Убогая какая-то, с холодной кровью, ни мозгов в ней, ни страсти! И Лука такой же, предан своему королю и своему отечеству, как какой-то пастух!»
Для Мариам, выросшей в душной вони интриг султанского дворца, где перевороты случались чуть ли не ежегодно, а иногда и по нескольку раз в год — брат Хуссейн был почти что исключением, успев поцарствовать добрых пять лет, — эта вот бесхребетность, полное отсутствие честолюбия, это самоуничижение было и непонятно, и противно. Она не могла уразуметь, как это Замира не только не протестует против обычая обручения церкви (то есть принесения обета безбрачия каждым из взрослых детей короля, как только появлялся наследник престола), но и довольна такой судьбой, и хочет служить — служить! — а не властвовать. Обычай обручения церкви был введен довольно давно, в целях обеспечения целостности государства и устранения возможности возникновения междоусобицы. Но прежде достаточно часто случалось, что непокорные младшие сыновья (а также и дочери) бунтовали, тайно женились или заводили детей, поднимали мятежи и так далее. Или кровь Данов (таким было родовое имя королей Межгорья) стала слишком старой и слишком жидкой, и даже ее, Мариам, кровь не смогла улучшить положение?…