4.
Это была одна из немногих размолвок, случившихся между девочками. За долгие месяцы совместного труда они подружились, и редко можно было увидеть одну из них, чтобы тут же рядом не мелькнуло платье другой. Они разлучались только когда Ута отправлялась навестить мать — Ута жила теперь в покоях, отведенных для раненых, потому что могла понадобиться и ночью, — или когда Аник болтала с Варо или шла домой. В княжеский дом Ута заходить не любила, и отказывалась говорить, почему. Впрочем, и Аник не любила заходить к шаваб: там было слишком шумно, слишком много маленьких детей, и слишком болтливые женщины — казалось, ни одна из них не может ни минуты посидеть молча. Ута говорила, что с тех пор, как женщинам шаваб разрешили помогать защитникам крепости, шума стало гораздо меньше, но Аник как-то в это не верилось. К тому же среди немногих мужчин шаваб, которые по старости или из-за болезни укрылись в Красной крепости, а не в Дозорной башне, Аник, как ей показалась, заметила Хейнца. Ута подтвердила это.
— Да, Хейнц здесь. У него в груди жаба, это еще Анна говорила, я тоже что-то такое вижу…
— Какая еще жаба? — не поняла Аник.
— Это такая болезнь, от нее сердце становится слабым, и трудно дышать. Он не смог бы забраться в Дозорную башню, туда ведет очень тяжелая дорога.
— Но моя мать не позволила ему больше переступать порог крепости! — воскликнула Аник.
— Но он ведь умер бы, если бы не пришел сюда! Или от болезни по дороге в башню, или бы его разорвали бы на части каптары, — сказала удивленно Ута.
— Ну и пусть, — Аник стиснула зубы.
— Он в чем-то провинился перед твоей матерью? — спросила по-прежнему удивленная Ута.
Никому — даже отцу Константину на исповеди — не призналась бы Аник, что не может простить Хейнцу тот поклон, который княгиня отвесила ему в день свадьбы его, Хейнца, дочери. Поэтому она сказала только:
— Он вел себя нагло с нашими людьми на свадьбе. Я там была, я видела.
— А! — отозвалась Ута, и, помолчав, добавила: — ты не умеешь прощать, Аник, это недостойно христианки.
— Может быть, — пожала плечами Аник, — но только недостойно дочери князя прощать оскорбление, нанесенное ее людям.
— Смертью можно карать только убийство, ну, и еще колдовство — так считают у нас. Хейнц никого не убил, поэтому он не заслужил, чтобы его убили.
— Ва! — закричала Аник, — а твой брат? А молодой Грант? А Дата, а старший Горгий, а мать Восгена, а твоя тетя Берта? Они заслужили смерть?
— Ну, это же потому, что война. И потом, Бог знает, что он делает. И не нам рассуждать об этом. И мы все умрем. Но одно дело — умереть по воле Божьей, и совсем другое — когда тебя убивает другой человек.