Общий грозный и восторженный крик повторил призыв знаменосца. Вся корчма содрогнулась. В глазах повстанцев загорелся огонь истинного патриотизма и самоотверженности. Наступило внезапное пробуждение умов и сердец. Мрачные, свирепые лица хэшей осветились благородством и решимостью. Заслышав с улицы громовый клич: «Да здравствует Болгария!» — прохожие останавливались, толпились у двери и с любопытством заглядывали в темный подвал. Брычков дрожал от умиления и восторга. Ему хотелось обнять всех этих странных людей, которые так привлекали его своим нищенским видом и гордостью. Он видел в них олицетворение единой великой идеи.
Ему казалось, что перед ним не простые смертные, а какие-то высшие существа, рожденные для страданий, борьбы и славы. Даже Македонский, на которого он еще утром сердился, представлялся ему теперь большим и благородным человеком. А искренние, сильные и трогательные речи Странджи все еще звучали у него в ушах. Он взял стакан и среди минутной тишины воскликнул своим чистым и звонким голосом:
— Товарищи! Да здравствует храбрый Странджа!
— Ура! — подхватили хэши хором. — Качать знаменосца! Качать! — И несколько пар мускулистых рук высоко подняли растроганного старого знаменосца. Глаза Брычкова блестели, щеки пылали, он весь был как в лихорадке. Тост, так неожиданно им произнесенный, привлек всеобщее внимание. На него смотрели с удивлением и симпатией. И Странджа приветствовал его дружескими взглядами.
Вдруг Македонский поднял стакан и торжественно произнес:
— Господа, Брычков вчера вечером прибыл из Турции. Его благородное сердце не выдержало тирании наших извечных врагов! Он приехал сюда, чтобы делить с нами нужду, голод и страдания. Он последовал за нами. Он наш брат и достойный сын нашей матери — Болгарии! Итак, я пью за самого молодого нашего товарища! Я пью за Брычкова! Да здравствует Брычков!
— Ура! — грянули все хором. — Да здравствует болгарская молодежь! Качать его! Качать!
И они подбросили до потолка смущенного юношу..
Это было, так сказать, посвящением Брычкова в хэши. Воспоминания всколыхнули глубокие чувства сподвижников Хаджи Димитра, Филиппа Тотю и Панайота. Охватившее их бурное волнение рвалось наружу, должно было вылиться из истерзанных сердец героев.
И грянула песня:
Труба гремит. Балканы стонут!
>{46}Мощные звуки этой народной песни (так назывались тогда все патриотические песни, которые тайно распространялись в рукописях и распевались по всей Болгарии) наполнили подвал, вырвались на улицу и понеслись далеко-далеко.
У корчмы собралась большая толпа, которая с каждой минутой росла. И узкий выход из этого подземелья казался людям отдушиной тайной пещеры, откуда слышались грозные голоса неведомых стенторов