Светловолосый вихрь бесшумно заметался по комнате, постепенно перекрашиваясь в черный цвет: рубашка, штаны, сапоги, повязка на голову… Дымок от задутой свечи не успел расплыться, а комната уже опустела.
Монеты остались валяться на кровати. Дураков, вздумавших на них покуситься, в городе не было.
Уже не было.
* * *
Вузя Хваток любил исповедоваться по вечерам, когда в храме оставались только дайн да купец. Во-первых, никто не торопит, не отвлекает и не подслушивает. Во-вторых, потом можно достать согревшуюся за пазухой бутыль красного арлисского и просто посплетничать. Тайна исповеди само собой, но в храм стекалась прорва слухов и новостей, полезных для умного человека.
Сегодня, например, бабы жаловались, что пшеница в этом году не уродилась, закрома едва до половины засыпали. Значит, спрос на нее поднимется не к концу зимы, как обычно, а уже к середине. Надо быстренько заслать помощника в Винессу, у них там вроде бы чудо-урожай. Отдадут по дешевке, лишь бы сбагрить. Это потом, когда другие купцы к ним ринутся, спохватятся и цену заломят. Возьму, допустим, пять возов по двадцать мешков, каждый — по шесть серебрушек… Ну, не дороже семи с полтиной. А здесь…
Купец, забывшись, чуть не промахнулся мимо мостика, но чья-то крепкая тонкая рука вовремя поймала его за воротник и направила в нужную сторону.
— Здравствуйте, — радушно сказала спасительница, не спеша разжимать пальцы. — Простите, пожалуйста, это вы господин Хваток?
Вузя приосанился. С тощим, усатым, невзрачным мужичком почтительно здоровались многие горожане, но чтобы уже менестрели на улицах узнавали?! Сам купец сразу вспомнил светловолосую красавицу, бренькавшую на лютне по корчмам и площадям. Даже, помнится, один раз монетку бросил. Медную, но ведь для лицедея главное — признание!
— Он самый, — снисходительно подтвердил Вузя… и тут же ощутил, как в его живот упирается кое-что поострее лютни.
В хрупких девичьих руках здоровенный орочий тесак смотрелся до того нелепо, что купец оцепенел вначале от неожиданности, а потом уж от страха.
— Вы только не кричите, пожалуйста, — вежливо попросила девушка. — А то люди кругом спят. Да и я расстраиваюсь. Немножко.
— Караул! — шепотом прохрипел Вузя, боясь рассердить злодейку, но в то же время не желая оставлять это возмутительное деяние совсем уж без ответа. — Убивают!
— В общем, да, — подтвердила менестрель-убийца и смущенно добавила: — Вы не подумайте, ничего личного! Мне господин Кривосельский двадцать кладней за вас пообещал.
По сравнению с бесценной Вузиной жизнью сумма показалась купцу до того ничтожной, что вместо предсмертного вопля из его горла вырвался истерический смех: