— В Италии таких еще нет.
— Это для вашей дочки?
Женщина отвечает не сразу, снова подносит кроссовки к носу, — наверное, они пахнут клубникой.
— Она пока нам не дочь…
Думаю, женщина только этого и ждала. Такие в поездках всегда высматривают жертву, ищут, кого бы до смерти заговорить. Сегодня попалась я. Ее муж преспокойно спит, у него защитная реакция: вдавил голову в подушку — и все. Терпеливо выслушиваю ее историю. Два года подряд они с мужем брали на лето девочку-сироту из Чернобыля: таких детей посылают в другие страны, чтобы организм очистился от радиации. Они с мужем подарили детскому дому холодильник и диапроектор, подружились с директрисой. Им не дают усыновить ребенка, потому что они уже немолоды, но они надеются хотя бы оформить опеку. Сейчас вот летят проведать девочку, Аннушку, везут ей в подарок кроссовки.
— Наш адвокат разговаривал с украинским адвокатом. Деньги… все упирается в деньги. Там деньги решают все. — Она складывает пальцы в щепоть, потирает ими.
* * *
Аннушке семь лет, а они могут усыновить ребенка не моложе девяти. Женщина вытягивает два пальца, размахивает ими, как ножами, приглушенно сетует:
— Два года… что такое два года?
Снова трогает кроссовки, два раза раздраженно качает головой, мне кажется, что у нее нервный тик, что она пытается прогнать какую-то назойливую мысль… Мне знаком этот жест. Есть что-то общее в несостоявшихся матерях.
— Два года… Я даже хотела подделать документы, и мне не стыдно сказать об этом… тебя просто вынуждают идти против закона…
Теперь мне кажется, что она — искаженная копия с меня самой.
Заказываю еще шампанского, спрашиваю себя, неужели я стану такой же? А что, если судьба нарочно преподнесла мне эту встречу? Если жизнь — это путь, помеченный огоньками, как эти проклятые кроссовки, как световое табло, указывающее выход из самолета.
Женщина все говорит и говорит…
— …Аннушка, когда приехала, никогда не видела шкафа, она испугалась, залезла под кровать. Мы разобрали шкаф, разрешили ей вешать одежду на стул, как она привыкла. Этим летом она вспомнила про шкаф, мы достали его из погреба, снова собрали. Мой муж взмок, чуть не сдох, пока ставил этот шкаф. Это был самый лучший день в нашей жизни. Аннушка смеялась, ей было не страшно, она пряталась там, а мы ее искали…
Женщина наклоняется, снова «шагает» руками в кроссовках по дорожке в проходе, на подошвах загораются огоньки. И мне кажется, что я знаю эту Аннушку. Я вижу, как она бежит в американских кроссовках поздним вечером, огоньки мигают, чтобы Аннушка не потерялась. Вспоминаю день, когда Диего фотографировал чернобыльских ребятишек, которые только что приехали в Остию, в летний лагерь… мне еще показалось, будто они светятся от радиации.