Сказала какую-то глупость:
— В тебя не стреляли?
Он сделал паузу, ответил, прокашлявшись:
— Пока нет, нет…
Спросила про Гойко и Себину, Велиду и Йована, Ану и других.
Все были живы.
— А Аска? Ты видел ее?
Я застыла, опустив руку с зажатой в ней трубкой, которая издавала короткие гудки, не решаясь повесить ее, будто Диего мог вернуться издалека…
Он благополучно проделал многокилометровый путь через горящие деревни, минные поля, взорванные мосты и вернулся в город, из которого другие пытались унести ноги. Двигался наперерез эшелонам с беженцами, сиротам, бегущим из осады. Теперь он был там, в том гробу.
Я позвонила папе:
— Он добрался.
Слышала, как он плакал, откашливаясь, прочищая стиснутое горло.
— Он сказал, где живет?
— Я ничего не знаю, папа.
Моим фронтом стал этот безмятежный город, этот чистый и опустевший без Диего дом. Нигде больше не валялись его джинсы, окурки, катушки пленок, закатившиеся под диван. Весь беспорядок принадлежал только ему, а может, и жизнь тоже. Одна, я ничего не разбрасывала, прозябала. Была никем, без всякого запаха. Ела и тут же мыла за собой тарелку. Постель всегда оставалась нетронутой. Сидела перед пианино, оно мне казалось огромной белой урной, вмещающей прах наших лучших дней. Ждала мира, постановлений ООН. Слушала папу римского, умолявшего сложить оружие. Тем временем в Женеве виновники кошмара пили минеральную воду.
Он был на том фронте, который сам выбрал. Где гранатами были выбиты стекла.
А посредине ничейной землей стало мое тело, оставленное в небрежении, точно выжженная пулеметным огнем зона между двумя траншеями. Где на рассвете случайно пробегает белка, оглядывается, чувствуя присутствие человека, но не видит людей, спрятавшихся за мешками с песком.
Так и я растерянно сновала туда-сюда, не веря в происходящее.
Продолжала крошить хлеб нашей птичке, только должна была оставлять его снаружи, на подоконнике, потому что мне она не доверяла. Привыкла к руке Диего — мальчишки, который даже зимой открывал окно, не надевая рубашки.
Почти каждый день я ездила в Министерство иностранных дел за новостями, часами ждала, чтобы поговорить с чиновником.
— Я должна ехать к мужу.
Нужно было получить разрешение, чтобы вылететь в Боснию на одном из военных самолетов.
— Это огромный риск, придется подождать.
— Не могу больше ждать.
Я решилась пересечь ничейную землю и достигнуть другого фронта. Потом позвонил Гойко. Хриплый прокуренный голос. Раннее сентябрьское утро. У Диего все в порядке, живет с ним в общей квартире. Дозвониться очень трудно, практически невозможно. Он торопится, звонит из телевизионного бункера по спутниковой связи, какой-то друг одолжил ему телефон.