Диего зарядил фотоаппарат, снимает это рождество. Мирна смущается, прикрывает грудь рукой. На соседней кровати беременная женщина заваривает терпкий малиновый чай, наливает его в эмалированные кружки и предлагает нам. Замечаю, что ноги у Мирны покрыты красными пятнами. Она ловит мой взгляд, смущенно улыбается и объясняет, что во время беременности у нее началась экзема.
Я роюсь в сумке — у меня всегда под рукой есть крем с арникой, я им часто пользуюсь, у меня то и дело трескается кожа на локтях. Предлагаю Мирне крем и свою помощь, ведь у нее на руках ребенок.
Она отказывается, не хочет, чтобы я мазала ей ноги. Я вижу, она наклоняет голову, принюхивается, — может быть, боится, что я почувствую неприятный запах от тапок, стоящих под кроватью. Но я настаиваю, и она уступает. Ее крепкие голени напрягаются, это ноги женщины, которая много работает, много ходит, сухая кожа хорошо впитывает крем. Улыбаюсь, глядя на Мирну снизу вверх, и она улыбается мне. Пытается объяснить, что уже лучше, что крем действительно чудесный. Оставляю ей тюбик, жаль только, что он неполный.
— Hoćěs li je? — говорит Мирна на своем языке.
— Что она сказала? — спрашиваю у Гойко.
— Не хочешь ли ты взять на руки малышку.
Мирна протягивает мне новорожденную, от нее исходит тепло материнского лона.
Соседка Мирны, приготовившая чай, рассказывает какую-то забавную историю, все смеются и ненадолго забывают обо мне.
Девочка похожа на старушку. Она хранит запах того колодца жизни, откуда пришла в этот мир. Над раковиной умывальника висит зеркало, я подхожу к нему — хочу увидеть себя с малышкой на руках, примериться к роли молодой мамы.
Диего стоит за спиной, фотографирует мое отражение:
— Ты хочешь детей?
— А ты?
— Очень. Только сыновей.
Он серьезный, почти грустный. Знает, что я ему не верю.
А снег все идет, перестал ненадолго и принялся сыпать с новой силой. На рынке Башчаршия торговцы лопатами расчистили мостовую у своих лавок — вдоль дороги тянется белая траншея. Шесть часов вечера, в сумерках снег становится синим, с холмов спускается дым, пахнет дровами, горящими в каминах, муэдзин поднимается на минарет для вечерней молитвы. Мы шагаем в приподнятом настроении.
Гойко уговаривает нас пойти на показ мод к знакомому стилисту. Убогий свет, югославская диско-музыка. Огромное холодное помещение напоминает зал провинциальной дискотеки. По сцене дефилируют модели — пестрые птицы с ястребиными хохолками, в открытых платьях с множеством блестящих пайеток. От холода тело у девушек покрыто гусиной кожей. Зрители — случайная публика, такое впечатление, что с улицы созвали людей, которые шли с работы: плохо одетые, в грязных сапогах, с мокрыми зонтами, брошенными под ноги на пол. Стилист, друг Гойко, — гладко выбритый толстячок в черной майке-сетке с крупными ячейками — кланяется зрителям до самой земли, как Мария Каллас.