— Вон та ничего… — говорила я, по-лисьи сощурив глаза.
Он рассеянно кивал, не выказывая никакого интереса. Женщинами он вообще мало интересовался. Даже в баре, рядом со своими студентками, которые пили кофе и крутили косяки, он смотрел не на них, а на проходящих за окном собак. Ему нравились охотничьи породы — узкая морда, гладкая шерсть с подпалинами, вислые уши.
Я не хотела заводить собаку и находила тысячу банальных причин, чтобы отговорить Диего. Собаку нужно выводить гулять, мы не сможем распоряжаться своим временем, не сможем возвращаться домой, когда нам удобно. На самом деле я не желала признаваться в том, что нам вдвоем становится немного грустно, что нам необходимо еще одно живое существо, которое нарушило бы тишину дома, заполнило бы собой мои мысли… его мысли. Мысли о ребенке, который так и не появился на свет.
Я очень хорошо помню конец 1989 года. Случилось три события: рухнула Берлинская стена, умер худой как щепка Сэмюэл Беккет и в один день с ним ушла из жизни Аннамария Альфани, моя мать. Тихая, неприметная смерть, как, впрочем, и вся ее жизнь. Как-то утром у нее на теле появились гематомы. Она стала бледной — белее мела, а на ногах и на животе расцвели темные пятна.
Болезнь была недолгой, мне ничего не удалось для нее сделать. Единственное, о чем она меня просила, — мягкий сыр страккино. В обеденный перерыв я заходила в гастроном, потом бежала домой, кормила маму с ложечки, вытирала ей рот. Садилась рядом с ней на кровать и смотрела телевизор. Шла какая-то викторина, нужно было угадать, сколько фасолин помещается в стеклянной банке. Однажды мама сказала: «Три тысячи семьсот двадцать три» — и угадала. Она смотрела на свое угасание точно так же, как смотрела в экран телевизора. Без настоящего интереса, думая о чем-то еще. Такому стоит поучиться.
Она ушла безмятежно, сама сложила руки на груди. Она часто так складывала руки, ей это нравилось.
Отец исхудал — кожа да кости. Я приглашала его к нам поужинать, но он не хотел. Тогда я шла что-нибудь ему приготовить, пробовала делать котлеты, как мама. Армандо приходил на кухню, усаживался в уголке и почти ни к чему не прикасался.
Гойко натягивает на голову куртку — снова начинается дождь. Переходит на другую сторону улицы, чтобы купить сигареты, закуривает — сигарета быстро намокает под дождем и гаснет. Он оборачивается ко мне, я вижу прилипшие ко лбу мокрые волосы, сверху куртка как покрывало. Сейчас он похож на женщину, похож на свою мать.
Вместе с небольшой группой людей мы идем из выставочного зала в ресторан. Боль железными тисками сжимает сердце, мне страшно.