— Передам! — Терентий наклонил голову и прикоснулся губами к холодной стали, выхваченной из ножен.
Бабушка Софья перекрестила оружие и Терентия и сама поцеловала саблю. Потом завернула ее в платок и положила обратно в сундук.
— Что же тебе дать в дорогу? — как бы спросила себя.
— Ничего не нужно! В хворосте у меня автомат, А на плечах — голова!
— Таня! Отрежь сала. Ты знаешь где? — обернулась бабушка к юной соседке.
— Да не нужно, — отказался Терентий.
— Бери. Не стоит рисковать этой головой, добывая пропитание. Понадобится она тебе и там, куда направляешься! — рассудительно сказала тетка полковника. — Возвращайтесь! Мы будем ждать!
— Мы будем ждать! Так и скажите Андрею! — промолвила Таня и, подскочив к нему, поцеловала в щеку.
Ох, эти встречи и расставания на войне!
Еще недавно он прощался с Миколкой Днистраном, отцом и сыном Бабуница. И те в один голос сказали: «Возвращайтесь скорее!» Страшно и тяжко народу сейчас в оккупации. Как выйти из этого позорного и угнетающего состояния? Нельзя ждать! Нужно бороться! Идти к своим, чтобы потом вернуться непреодолимой силой и разгромить врага на родной земле.
Бабушка Софья, золотоволосая и хрупкая, как веточка ивы, поникшая над водой; такая же беззащитная и хрупкая Таня; сабля казачьего полковника; хата командира пограничников Семена Кондратьевича Шаблия; красные георгины и искренние, от сердца слова на дорогу: «Возвращайтесь! Мы будем ждать!» — все это волновало Терентия. Казалось, легче идти на фашистский танк, чем спокойно выдержать эти минуты расставания и горечи.
— Мы возвратимся, мамо! — тихо сказал Терентий и склонил голову перед этой гордой женщиной.
Выход отряда Опенкина — Рубена во вражеский тыл задерживался. В эти дни в отряд прибыло пополнение и с ним главный минер Устим Гутыря, недавно возвратившийся с боевого задания из тыла врага.
Гутыря был высокий и кряжистый, как и Артур Рубен, только на четыре года старше его. Лицо с соколиным носом, надо лбом, прорезанным двумя глубокими морщинами, кудрявый чуб, на подбородке ямочка. Улыбался он уголками губ, прищуривая глаза. Хотя Устим был преподавателем истории, но руки у него были в мозолях: не чурался черной работы. В тридцатые годы работал он на шахте, куда поехал из своего родного села.
— Как там в тылу? — спросил Опенкин. — Шуганули немцев?
— Мы больше помогали окруженцам, выводили их к нашим, — ответил Устим. — Но один эшелон все-таки взорвали. Для практики. На Сумщине, Черниговщине появились партизанские отряды. Шумит и Брянский лес…
— Мы что, уже не будем первыми? — сокрушенно спросил Опенкин.